Старые седьмые классы расформировали и сделали восьмые обычные и один гимназический. Двадцать мальчиков и восемь девочек. Многие специально перешли из других школ в наш класс. Я-то уже привык к своим привычным оболтусам одноклассникам.
С первого сентября начался сущий ад. Они были лучше меня во всём. Эти красивые высокие математически одарённые четырнадцатилетние парни. Казалось бы, живите и радуйтесь. Но нет. Каждый день им нужно было меня задеть. Это были тщательно отобранные со всего города мальчики. Они унижали по-умному. Они могли проехаться по моему росту, по очкам, по худобе, по фамилии и по моим умственным способностям, если я недопонял решение какой-нибудь задачи, в любое время.
Я ничего не мог сказать и сразу лез драться. Но и этого я не умел. А мне говорили: «А что ты сразу кулаками машешь? Учись решать конфликты цивилизованным путём». Поэтому, когда на родительских собраниях поднимался этот вопрос, классная руководительница говорила моей маме: «Мальчики отлично учатся, участвуют в общешкольных мероприятиях, у них много друзей, по поведению оценки всегда хорошие, чего нельзя сказать про Петю. Он постоянно лезет в драку, не умеет общаться, ему нужно поработать с психологом».
Мама говорила, чтоб больше никаких драк, и уходила на свою работу. Вечером спрашивала, всё ли хорошо. Я отвечал, что всё нормально. Я каждый вечер в уме проговаривал то, что я им скажу, придумывал, что ответить, но на месте ничего не получалось.
Первую четверть я закончил с двумя тройками, вторую – с тремя. Я рыдал от бессилия. Осознавал свою полную никчёмность. Я был постоянно в плохом настроении, не улыбался. Я постоянно обижался. Ненавидел себя и всех вокруг. В классе я ни с кем не разговаривал, это они общались со мной, когда и как считали нужным.
Дилер вздохнул, встал, налил ещё. Тамара не сводила с него глаз. Его уже было не остановить. Дилер залпом выпил полстакана виски без льда, поморщился и продолжил.
– Постараюсь перейти к самому главному. День моего тринадцатилетия, к сожалению, пришёлся на понедельник. Мама с утра поздравила меня и подарила красивый блокнот. Я поплёлся в школу. Наша классная завела традицию чествовать именинников, но к концу года переложила эту задачу на инициативную группу учеников. Догадайся, кто в неё входил.
В общем, в красивом бумажном пакете, который мне вручили под общий гогот, была дохлая мышь. Я взял её за хвост двумя пальцами и бросил в лицо старосте Сашке. Почти попал. На следующей перемене все мои учебники были разбросаны по классу. Тетради валялись на полу. А мой новый блокнот был разодран по листочку. Утром я зачем-то сунул его в рюкзак.
Я пошёл к классной. Она сказала, что я первый бросил эту несчастную мышь, поэтому она вызывает в школу мою мать. Я сказал, что труп животного мне типа подарили. Она же заявила, что пятеро свидетелей утверждают, что я достал из рюкзака мышь и без слов пульнул её в Сашу. Я сказал, что они врут и вдобавок разбросали по классу все мои учебные принадлежности.
Мы пришли в класс. Теперь уже трое учеников заявили, что я сам разбросал учебники и разорвал блокнот, при этом прыгал и ржал как ненормальный. Остальные молча с ними согласились. Не возразил никто.
Я со слезами на глазах всё собрал и вышел из класса. За мной пошёл Мишка Новосёлов, может быть, он хотел мне сказать что-то хорошее, но я со всей силы дал ему поддых. Когда я уходил, он сидел на полу, скрючившись.
Тогда я очень ненавидел их и больше всех себя. Я мечтал умереть. Больше никогда не возвращаться в эту школу. Да и в другую тоже. Я пришёл домой, бросил вещи и сразу пошёл в туалет. Понимаешь, по сути ничего ужасного, может, и не произошло, но меня всё это ранило очень сильно. Я твёрдо решил уйти из жизни. Что я видел в ней хорошего? Мне бы дураку как-нибудь доучиться до конца года, а там… Но что сейчас говорить.
Я слышал, как дед стучит по батарее, но не реагировал. Я прилаживал к верхней планке бельевую веревку, думал, написать ли записку или и так понятно. Стучать перестали, я немного успокоился – звуки меня раздражали и мешали сосредоточиться. Дед тогда уже плохо ходил, но он с трудом спустился на первый этаж и приковылял ко мне. Видимо, почувствовал что-то.
Я уже стоял на табуретке с петлёй на шее. Сейчас, десятки раз проанализировав всю эту ситуацию, я могу сказать тебе с точностью девяносто девять процентов: я бы не смог. Мне просто нужен был человек, который подобрал бы необходимые слова. Ничего ужасного со мной не случилось. Мне надо было просто успокоиться и поверить в лучшее. Вон с Кэрри обошлись куда хуже! [40]