Светлана терпеливо слушала.
— Так вот, — сказал Столетов. — Отбейте пять квадратов и посчитайте заново.
Светлана сказала, что на сегодня у нее запланированы другие дела и ей некогда. Столетов велел все другие дела отставить, а кукурузу проверить немедленно. Результат оформить, вечером найти его, где бы он ни был, и доложить.
Она попробовала отговориться, но Столетов сказал:
— Все!
И пошел куда-то, насвистывая: «Наш паровоз, вперед лети…»
А Светлане пришлось обходить с бригадирами поля, назначать участки, отмерять квадраты и снова приниматься за тупую, скучную работу.
Глухо, по-деревенски повязанная фестивальной косынкой, злющая и обиженная, ходила она под палящим, расплавленным солнцем, в лифчике и в узких брючках, и пересчитывала сухие стебли.
Прижатый черными очками липовый листочек спасал ее красивый нос от горячих лучей.
Часам к двенадцати на дороге появилась Ниловна с мешком за спиной и с бидоном. Она передохнула и завела на целый час:
— А Дедюхин-то нашему: «Ты, — говорит, — мне за косилки карманом ответишь. Я, — говорит, — за это из твово кармана пять тысяч штрафу выну. Тогда небось образумишься». А наш-то, свистун, загнал его в лес дремучий да силком заставил из горлышка хлебать… Чистый, говорят, спирт… Так батюшка цельную литру без закуски и выкушал. Доктора говорят — все нутро черное, ровно уголь… Все сгорело!.. Вон он, душегуб, нет от него нигде спасенья…
Увидев Столетова, старуха ловко стала упрягаться в мешок.
Столетов шел к Светлане.
Еще со времени учительства укоренилась в нем привычка проверять самому заданную работу.
— Спину не ломит, Ниловна? — спросил он с надеждой.
— Куды там, родимый, — сахарным голосом запела она. — И вчерась не болела и сегодня. Ночью вроде заныло немного, а сейчас обратно ничего. Прямо беда…
— Ты куда это собралась? — нахмурился он, увидев бидон. — У тебя наряд. Тебя Иван Иванович заждался.
— Ну и что, что заждался… — огрызнулась она. — Питаться мне надо или нет?
— Опять на базар? Смотри, в стенгазете продернем!
— Продергивай! Недолго терпеть осталось!
Столетов проводил ее глазами и спросил Светлану, как подвигается дело.
— На этом участке — сорок два погибших стебля, — сказала Светлана.
— Я бы на твоем месте считал живые. Их считать веселей… Ниловна небось тоже болтала, что я Дедюхина загубил?
Светлана промолчала.
— Ну, хорошо, ладно, — продолжал Столетов. — Загубил так загубил. А за что, не интересуются?
— Интересуются, — хмыкнула Светлана. — Будто он вас штрафом пугал. Тоже мне, нашли причину.
Столетов насторожился.
— А ты что? Только в причину не веришь? А если бы была другая причина, поверила бы?
Его тон заставил ее обернуться.
— Если бы, понимаешь, была солидная причина, — продолжал он вкрадчиво, — погорячей, чем штраф.
Светлана сияла очки и уставилась на него. Листочек тихонько упал на землю.
— Если бы, к примеру, он на меня в тридцать седьмом году донос сочинил. Тогда как?
Она побледнела и попятилась, будто прямо на нее шел трактор.
— Что же ты? — Столетов невесело осклабился. — Что отодвигаешься? Кидайся на шею, дочка. Перед тобой сплошной Монте-Кристо. От пяток до макушки. Гордись отцом. Радуйся… Чего же ты? Сама ведь инструктировала.
Светлана смотрела на него с испугом, старалась сообразить, шутит он или говорит серьезно.
— Эх ты, никудыха! — огорченно проговорил Столетов и пошел с поля.
«А ведь поверила, — размышлял он растерянно. — Может, не на все сто, а на пятьдесят процентов поверила. Раскололи девчонке душу, вдребезги раскололи».
Он шел наискосок по сухим рядкам, и длинные, какие-то нерусские листья кукурузы шуршали возле его ног, как солома.
Так он и дошел до деревни, не замечая ни жары, ни пути.
Возле правления попалась ему навстречу расстроенная Любаша.
— Захар Петрович! — закричала она на всю улицу. — Да что же это? Захар Петрович!..
— Что с тобой?
— Про вас болтают, будто вы Дедюхииа сгубили. Так вы не верьте этому, не верьте.
И, всплеснув руками, она побежала в избу.
Столетов улыбнулся.
Его рассмешило, что ему, здоровому заскорузлому мужику, прошедшему огонь и воды, достаточно самой малой малости, одного нежного словца, чтобы тоска отпустила сердце и мир снова становился разноцветным, как радуга. «Не мужик, а девушка с веснушками», — подумал он про себя, а вслух сказал: