ПЕТРОВКА, 38
Интродукция
- Слышь, Сань, ты не думай, я умный. Я все под контролем держал. Точка в точку сойдется. Он тут ходит, Сань. Он старый, силы в нем нет, а пистолет - на боку. Иль сменщик его - тот молодой, Сань, но это ничего, он молодой, да глупый. А пистолет нам нужен. Безрукие мы, когда пистолета нет. Слышь, Сань, ты не трясися, не надо, я на риск не хожу, я всегда точно хожу, я все семь раз промеряю… Ты не трясися, не надо, Сань…
- Я и не трясусь.
- Кассу возьмем на разживу, я ее заметил, кассу-то. А потом у меня два адресочка есть. Профессор и музыкант. На всю жизнь обеспечимся, только ты, Сань, не трясися. Видишь, у меня рука холодная, это спокойный я, не боюсь, уверен я…
- Помолчи, Прохор.
- Да ты не тревожь себя, Сань. Ты думаешь, это страшно? Не-е, Сань. Человек как петух помирает, он в смерти тихий. Он ее с благостью принимает. Я знаю, я сам мертвым был.
- Когда он пойдет?
- Скоро, Сань. Скоро один из них пойдет. Вот держи кастет, он свинцовый, сразу валит, без звука. Ишь руки у тебя трясутся. Ты их погрей, руки-то, под мышки сунь, они свое тепло почуют, отойдут. Бить надо слабой рукой, она звереет, когда слабая-то.
Милиционер Копытов
Милиционер Копытов заступил на дежурство в двенадцать часов ночи. Он шел по уснувшей улице не спеша, мурлыча под нос старую тягучую песню. Он помнил ее с детских лет, когда бабка Фрося, вспухшая и громадная, как сундук, тянула эту песню, громыхая у плиты чугунными горшками.
Копытов остановился и, прикрыв лицо от ветра, чиркнул спичкой. Закурил.
Он затянулся и, остановившись под фонарем, посмотрел на часы. Вздохнул, потому что вспомнил Генку - своего средненького. Утром, запершись в уборной, курил, сукин сын, а ведь только двенадцать стукнуло. Копытов долго раздумывал, стоит ли говорить жене, но потом все же решил не говорить. Он решил сам потолковать с Генкой по душам и увел его из дому. Копытов сел на скамеечку и начал Генку уговаривать. Генка молчал и мрачно глядел себе под ноги. Копытов говорил и говорил, и чем дальше, тем ясней чувствовал, что говорит он совсем не то, что следовало бы. Когда-то на него очень сильное впечатление произвел доклад, который сделал у них в отделении старичок доктор. Особенно его поразило, когда доктор рассказывал, что никотином, если его собрать из одной пачки «Беломора», можно убить лошадь… И еще Копытову понравилось, когда старичок сказал, что лучше выпивать сто граммов водки перед обедом, чем курить хоть одну папиросу.
«Генке этого не выложишь», - подумал Копытов.
Он долго молчал, а потом сказал так:
- Эх, Генк, Генк… Вот ты молодой, а куришь. Я хоть и старый, а ты меня все равно не догонишь, если побежим.
- Догоню.
- Не…
- Догоню, пап, ты лучше не предлагай. Я в школе кросс первым пробегаю.
Копытов рассердился и подумал: «Ишь, сопляк, а самоуверенный».
- Я что сказал? - спросил он. - Или не слышишь? Беги!
Генка поднялся и снова уставился в землю.
- Давай до ворот! - сказал Копытов и побежал.
Он слышал Генкины шаги у себя за спиной. Он бежал все скорей и скорей, но уже ясно понимал, что долго так не пробежит, потому что начал задыхаться. Он обернулся и увидел Генку совсем рядом. Тот бежал легко и, конечно, мог бы легко его обогнать. Копытов остановился и долго дышал носом, чтобы восстановить дыхание. Потом сказал:
- Вот штука какая… А ты, понимаешь, спорил со мной.
- Я не спорил.
- Упрямый ты.
- Я понарошку курю, пап…
- Она как зараза. Сначала понарошку, а потом не вылезешь. А ведь двадцать копеек за пачку. Помножь ее на триста - вот тебе и велосипед к празднику купим.
- А почему на триста?
- Год получится, не понимаешь, что ль? Триста дней - год. Умножь на двадцать две копейки, если «Беломор» считать.
- В году триста шестьдесят пять…
- Ну, округлил я.
- Округлил, а выйдет не мужской, а подростковый.
- Так ты ж и есть подросток.
- Я пока подросток, а зато на нем переключения передач нету. А без переключения - разве это машина?
- Я тебе переключение сам устрою.
- А сможешь?
- Чего не смочь? Конечно, смогу.
Генка вздохнул, а потом улыбнулся.
- Пап, только это у нас как в сказке. Откуда мы с тобой по двадцать две наберем? Мамка ведь не будет нам специально на папиросы деньги давать. И потом - я не «Беломор», а «Дукат» все больше курю, а он всего семь копеек стоит.
- Высеку я тебя, Генка, - сказал Копытов, - а то уж больно ты дерзкий.
- Я не буду курить, пап, честное слово.
- Еще мать узнает… Знаешь, что будет?
- Знаю…
- Женщины, они ведь, сынок, нервные. А если еще это дело…
Копытов внезапно замолчал, потому что дальше он хотел говорить о водке, но вовремя спохватился, поняв, что с Генкой об этом говорить никак нельзя.
- Какое дело? - спросил Генка.
- Да так, к слову…
- Про двести с прицепом, что ль? - засмеявшись, сказал Генка. - Ты все думаешь, я маленький, а я через три года на завод пойду…
Копытов поздоровался с дворниками, которые сидели на скамеечке около дома номер семнадцать.
- Здравствуйте, Кузьма Семеныч, - ответили дворники в один голос.
- Все спокойно у вас?
- Порядок.
- Лешка из девятой не буянил?
- Притих.
- Мы ему в отделении сказали: еще раз напьешься - выселим из Москвы…
- Не, пока не нажирался, - сказал дворник Хайрулин.
- Парень хороший. На баяне играет, - сказал дворник Афонин.
- Слышь, Афонин, - спросил Копытов, - а в нашем универмаге велосипеды подростковые есть?
- Есть.
- А взрослые?
- Взрослых давно не завозили…
- Но бывают в продаже-то или химичить надо?
- Иногда бывают…
- А сколько стоит, не знаешь?
- Откуда я знаю, - ответил Афонин, - я свое откатал.
- Ну ладно… Завтра узнаю.
- Скоро к нам вернетесь?
- А вот участок обойду…
- Да посидите, Кузьма Семеныч… Покурим…
- Вернусь - и покурим… Я недолго…
Копытов шел вдоль темной аллеи. Он увидел согнутое молодое деревцо и начал рыться в карманах. Нашел кусок бечевки и подвязал деревцо к шесту, вбитому рядом.
Он отошел еще с полкилометра и увидел на скамейке двух мужчин. Они сидели низко опустив головы.
Копытов подошел поближе и сказал:
- Ребятки, домой пора. Поздно.
Мужчина, что постарше, замотал головой и замычал что-то невнятное. Второй икнул и улыбнулся Копытову странной, мертвой улыбочкой. Копытов заметил, что лицо его бледно и покрыто испариной.
- И чего напились? - спросил Копытов. - Где живете? Пошли, помогу дойти хоть… Вот ведь нажрались-то, а…
Второй поднялся и стал раскачиваться с носка на пятку. Копытов взял его под руку. Удивился, потому что от человека совсем не пахло водкой.
- Или ты больной? - спросил Копытов. - Никак больной?
- Б-больной.
Копытов обернулся, чтобы спросить того, что помоложе, но ничего не успел спросить, потому что страшной силы удар обрушился на него, смял и бросил на землю. Падая, он увидел Генку, который ехал на взрослом велосипеде, жену и бабку Фросю. Она пела песню и возилась с тестом. А потом все исчезло, стало лишним и безразличным ему - отныне и навсегда.
- Пусть шофер включит прожектор, - сказал оперуполномоченный МУРа Росляков.
Яркий свет прожектора резанул ночь легко, словно острый нож кусок черного хлеба. Ночь раскололась надвое, и все увидели мертвого Копытова. Он лежал, сжавшись в комочек, щупленький старый человек с большими руками крестьянина. Его руки словно жили еще. Они обнимали землю, сквозь которую пробивалась первая зелень, казавшаяся синей в белом свете прожектора. Росляков долго и внимательно рассматривал голову милиционера, пробитую у виска чем-то тяжелым.
- Вы еще будете долго работать? - спросил он эксперта.
- Право, не знаю. Он очень плохо лежит. Где фотограф, товарищи?