По вечерам здесь поют песни. Знаешь, интересно, поют одни бабы. Мужики только слушают, сидят на завалинке, курят папиросы и слушают… Очень сосредоточенно слушают, будто работают… А до войны, мама говорила, и мужики пели… Аришка очень смешно выводит: «Летят утки и два гуся», слух у нее хороший, но я ни за что не буду заставлять ее учиться музыке. Это должно быть в человеке заложено - как жажда. Если она сама будет просить - тогда отдадим ее в школу… И потом, пианино поставить некуда… Если мы еще пианино поставим - придется нам самим в палатке, на улице, жить… Не ругайся в исполкоме: сколько уже терпели, теперь, наверное, недолго осталось… А вообще, была б моя воля и не окажись я твоей «подкаблучной женой», переехали бы мы в деревню, право слово… Наш участковый, дядя Прохор, так хорошо живет - ездит себе на лошади и нюхает воздух - где самогон пьют… Сирень цветет вовсю: деревня в белой кипени; рано утром выйдешь на крыльцо - туман еще лежит над рекой, и даже не верится, что это все правда… Ты заметил, когда очень красиво и хорошо, люди обычно говорят - «как в сказке».
Ой, приезжай, пожалуйста, скорее! Целуем тебя. А это тебе рисует Аришка: красную рыбу с белыми глазами, грозу и дождь. Целую. Маша».
Садчиков и Галя
- Послушай, Г-галка, - сказал Садчиков, - у нас все-таки нелепые законы.
- Это что-то новое у тебя, - сказала Галина Васильевна, - откуда такая оппозиционность?
- Нет, п-правда, - повторил Садчиков. - Мне сорок три, а уже пора на пенсию. За шестнадцать лет я в-выработался, как за пятьдес-сят.
- Напиши в правительство.
- Очень хорошая идея, - усмехнулся Садчиков, - там все ж-ждут моего письма, как манны небесной. Дети спят?
- Конечно. У Леночки болит горло, я боюсь, как бы она не заразила Никитку. Говорят, у нас во дворе ангина и коклюш.
- Да? Черт, п-плохо.
- У тебя прелестная реакция на мои сообщения, - заметила Галина Васильевна, - я завидую твоему спокойствию.
- Зависть - черное чувство, оно п-портит человека, - улыбнулся он.
- Не одно оно.
- Тоже верно. Слушай, у меня есть к-крахмальные рубашки?
- Ты сегодня совсем не похож на себя. Сначала пенсия, потом крахмальные рубашки. Где логика?
- Я ее оставляю на Петровке, в с-сейфе. Без нее мне легче дышится. Это довольно каверзная штука - логика.
- У тебя плохое настроение? Что-нибудь стряслось на работе?
- Да нет, ничего особенного.
Галина Васильевна отошла к шкафу и стала перебирать ящик с бельем.
- Бедный мой Садчиков! - сказала она, вздохнув. - У тебя нет крахмальных рубашек.
- Плохо. Вообще мне надо купить несколько крахмальных рубашек.
- Их не покупают. Их крахмалят дома.
- Это я хитрил. Только дети думают, что соленые огурцы растут на грядках.
- Городские дети…
- Деревенские тоже. До г-года.
- До трех.
Садчиков предложил:
- Сойдемся на двух, а?
- Ты ужасно испортился за последнее время, - вздохнула Галина Васильевна. - Этот жаргон: «сойдемся».
- Тебе б-больше нравится «разойдемся»? - спросил Садчиков.
Галина Васильевна обернулась к нему, закрыла ящик с бельем и медленно ответила:
- Иногда.
- Что с-с т-тобой?
- Ничего.
- Я спрашиваю т-тебя.
- А я отвечаю. Это твой обычный ответ. «Ничего» - и все тут.
- Ты же умная ж-женщина.
- Боюсь, что ты ошибаешься. Сейчас с умными женщинами туго. А особенно с женами.
- Что с т-тобой, Галка? - повторил Садчиков.
- Ничего, - ответила она и, взяв его белую рубашку, ушла в ванную комнату.
Он вошел к детям. Они спали, разметавшись в своих кроватках. Садчиков любил подолгу смотреть, как они спали. Тогда все дневное, тягостное отходило, растворялось, а потом исчезало вовсе.
«Семь лет, говорят, критический срок в браке, - думал он. - Сначала три года, потом семь, а потом одиннадцать. Если пережить эти три рубежа, тогда все будет в порядке. Значит, три мы пережили. Сейчас остается пережить семь. А что, собственно, случилось? Почему она сегодня такая? Просто отмечает семилетие как фактор? Если б ей делать нечего, а то ведь и в клинике работает, и дома. А почему, собственно, я сразу начинаю с нее? Может быть, начинать надо с меня? Наверное, да. Хотя считается, что в семье всё от женщины. От нее идут и спокойствие и неурядицы. Считается? А почему так считается? Черт, как бы сохранить - внешне - все атрибуты влюбленности? Женщины все-таки ужасно любят внешние проявления влюбленности. Они смущаются, когда им целуют руку, но им же это нравится. Разве нет? Теперь буду каждый вечер целовать Галке руку, - усмехнувшись, решил Садчиков, - может быть, это ее успокоит…»
…Она разводила крахмал на кухне и плакала так, чтобы он не мог ее слышать. Думала: «Мы с ним живем вместе, а ведь я ему чужая. Он живет своим делом, куда мне нельзя соваться, иначе по носу дадут, как любопытной кошке. А разве все так должно быть? Зачем же тогда одна крыша? Или это во мне говорит наша исконная бабья дурость? Что мне надо? Он не пьяница, не гуляка - чего же еще? Но ведь подло так думать по отношению к себе самой. Это значит - совсем не уважать себя. Раз водку не пьет, и с чужими бабами не спит, и деньги домой приносит - значит, все хорошо, да? А сердце хочет еще чего-то… Тот маленький красный комочек, который я режу и шью, он хочет чего-то еще, того, чего у нас нет. А чего у нас нет? Журналов вслух не читаем? В зоопарк с детьми не ходим? Чего же мне надо? Может быть, я негодяйка просто-напросто? Может, это во мне инстинкты разгулялись в тридцать пять лет, а я под них подвожу основу?»
Галина Васильевна вздрогнула и стала быстро мыть лицо, чтобы он не заметил, как она плакала. Потом она накрахмалила рубашку и тихонько позвала:
- Милый, не сердись, пожалуйста, это я просто дура.
Но Садчиков не слышал ее. Он спал, укрыв голову подушкой, и стонал во сне.
Галина Васильевна присела на стул возле кровати и долго смотрела на спящего Садчикова.
«Ничего у нас не выйдет с ним, - вдруг отчетливо и горько поняла она. - У него своя жизнь, а у меня - своя. Только моя жизнь интересней его: когда я в клинике, среди моих друзей, я себя чувствую совсем иначе. Я ведь прощаю и Григорию Павловичу, и Роману, и Нине Константиновне то, что никогда бы не простила Садчикову: и злую шутку, и даже крик - Роман кричит как полоумный, когда делает обход… Зачем же я мучаю бедного Садчикова, которому стольким обязана? Развестись? А ведь он меня любит… Никто и никогда так не будет меня любить, как он… Хотя, может быть, важнее, чтобы ты любила, а не тебя любили… Как это говорят юристы - «модус вивенди»? Наверное, нельзя оставлять детей без отца… Надо жить, сохраняя приличия, хотя нет ничего страшнее, чем брак без любви… Все равно рано или поздно это отомстит нам - и мне и ему… Сказать ему, что надо расстаться? Он не поймет… Добрый, милый Садчиков… Он не поймет… Он живет по своим законам, и он решит, что я спятила… И - наверное - правильно решит…»
Чита и Сударь
Как правило, люди не очень умные обладают изумительным чувством интуиции. Это труднообъяснимо, но это так. В тот самый день, когда пришел Сударь и попросил спрятать пистолет, Чита испугался, но давнишнему другу отказать не посмел. С тех пор он стал бояться ночевать дома один. Он приглашал свою любовницу Надю - натурщицу из художественного училища, но все равно не мог заснуть до трех, а то и пяти часов утра.
- Надя, - шептал он, - ты только не спи.
- А что? - сонно спрашивала женщина.
- На лестнице кто-то стоит, - говорил он. - Ты никому не рассказывала, что у меня будешь?
- Любовнику говорила, - сонно шутила Надя и отворачивалась от него к стенке.
- Надя, - шептал он, - ты завтра днем поспишь, а пока лучше поговори со мной.