В пролете парадной лестницы висела на цепях гирлянда фонарей. Фонари были подобны корабельным, а тишина лестницы была тишиной дисциплины. Лестница эта в отличие от черной блюла служебные часы, а для нее они были всегда служебными. И рассыльный по училищу приходил на нижнюю площадку лестницы к сигнальному колоколу — корабельной рынде со старого броненосца — и с легкими позвякиваниями, приладив на нутряной гачёк железный язык, с наслаждением и страхом закрывая глаза, дергал. Ледяная гора тишины раскалывалась снизу вверх и рушилась. А рассыльный снимал язык и уже не остерегался лишних звуков, потому что минут пять еще жил оглохшим. Парадную лестницу по совокупности морских ее деталей лестницей уже не называли. Хочешь не хочешь, но то был трап. На этот трап выпускник и вывел Митю.
Шли молча. Митя ничего не понимал. Трап был совершенно пуст, лишь несколькими этажами ниже кто-то прошуршал коротко шагами, и снова тишина повисла в пролете.
Выпускник остановился.
— Моя фамилия — Еропкин, — произнес он. — Зовут Сергеем. А вас?
Митя назвался. Сергей повернул его к себе, посмотрел в лицо.
— А когда началась война, — сказал он, — сколько тебе было?
Митя уже настроился на это странное «вы», а тут вдруг — «тебе», да так душевно, мягко…
— Четыре… — ответил он. — Почти четыре.
— А отец?
Митя вскинул на Сергея глаза. Он опять хотел было про себя удивиться, почему именно его из всех выбрал этот высокий, спокойный юноша, но опять такая мягкость, такой свет были в глазах выпускника, что вместо удивления Митя почувствовал что-то совсем другое. Доверие?
— Под Ленинградом, — ответил Митя. — В сорок втором.
— А мама?
Так или иначе Мите и при поступлении, и раньше, и позже уже не раз задавали такие вопросы. Но так заглядывая в глаза — никогда… У Мити в горле сжалось, и маленьким, беззащитным почувствовал он себя на этой парадной лестнице. Ему вспомнился лесной городок, коричневая вода полноводной реки… «Не надо, не надо вспоминать, — думал он. — Я же старался, зачем он…»
— Нет, нет, — сказал выпускник. — Нет. Ты не должен.
Он не бросился к Мите, не обнял его — этого бы Митя не выдержал, — он просто стоял рядом. Он даже не положил ему на плечо руки, только смотрел на Митю, и глаза этого совсем взрослого уже для Мити человека страдали и мучались вместе с Митей.
Звенящая тишина парадной лестницы вдруг стала шуршащей, пульсирующей.
— Все. Все. — повторил Сергей.
Он взял Митю за плечо и подтолкнул: иди. Они стали подниматься. На этаж поднялись, на два. Дальше уже не было ротных коридоров. «Куда это мы?» — подумал Митя. Выше была только столовая и кухня.
Поднялись.
— Нет, вот сюда, — сказал Сергей.
В этой стороне верхнего этажа Митя еще не был. Перед застекленной дверью висела табличка со странной надписью: «Буфет». Буфет — это шкаф для посуды, Митя знал лишь такое значение этого слова. Митя тогда еще не знал, что под словом «буфет» может подразумеваться и такое место, где продают что-нибудь съестное. Он с удивлением посмотрел на выпускника.
— Сюда, — подбодрил тот.
Предметов продажи в училищном буфете было два. Первое — лимонад, второе — коржики. Роскошь — понятие относительное. Роскошь — это, вероятно, только то, что мы как роскошь воспринимаем.
Митя пил шипящий мелкопузырчатый лимонад, перед ним лежали два коржика, и на него мечтательными теплыми глазами смотрел высокий красивый юноша, которого Митя час назад еще не знал. Выпускник вовсе не заставлял Митю переходить на «ты». То есть он-то Митю так называл, но Митя его — не смел.
Ни тогда, ни потом Митя так и не понял, почему Сергей Еропкин пришел к ним в коридор и почему именно его, Митю, выбрал, чтобы повести в буфет.
«Сколько тебе лет сейчас?» — спрашивал Сергей, и когда Митя отвечал, что двенадцать, то Сергей что-то про себя шептал. То ли название того места, где был он сам в двенадцать лет, то ли что это был за год. Год Митя подсчитать мог — год был сорок третий: Сталинград, но все еще блокада. Сергей искал в Мите что-то забытое или недопережитое им самим, а может, как раз наоборот: оберегал Митю от того, чтобы тот не пережил чего-то хорошо известного ему, Сергею. Во всяком случае, когда он как-то вдруг — он приходил уже не во второй и не в третий раз — предложил Мите заняться изучением морских течений, это прозвучало совершенно неожиданно.
— К примеру, Гольфстрим, — сказал Сергей. — Слышал о таком течении?
— Слышал… То есть не знаю.
— Ну так вот… — сказал Сергей. — Я, конечно, тебе не навязываю. Но я-то сейчас… Просто мне больше видно… Ты кем хочешь быть?
— Офицером.
— Ну, офицерами-то мы все будем. А еще кем?
Митя пожал плечами.
— В любом случае то, что я тебе предлагаю, не помешает. Выбери любое… Не знаю что. Но собственное, не по программе. Вот я тебе и предлагаю на первый случай: Гольфстрим. Величайшее течение. Напиши доклад.
— Доклад??
— Да, доклад! А напишешь — сделаем так, чтобы ты с ним выступил.
— Выступить? Чтобы я… выступить с докладом??
— Именно.
Мите было двенадцать лет. У него мурашки пошли по телу.
— Да… Что я скажу?
— Вот то-то и оно, — сказал Сергей. — То-то и оно, что, как только начнешь чем-нибудь с интересом заниматься, уже через неделю ты будешь знать об этом предмете больше, чем все другие… Ну почти все. Я почему тебе предлагаю именно Гольфстрим? Я им сам как-то занялся, да сейчас уже не успеть. Готовимся к экзаменам… А у меня всякие записи есть, я тебе их отдам. Да ты и сам разыщешь…
— Что я разыщу? — с безнадежностью сказал Митя. — Где?
— Да ты не понимаешь! — Сергей почти кричал. — Ты не понимаешь, как это интересно! Ты о пассатных экваториальных течениях слышал?
— Слышал… То есть нет.
Теперь он почти всегда так отвечал. Сначала казалось, что упоминаемое Сергеем ему знакомо, но тут же ловил себя на том, что знать-то он ничего и не знает.
— Так вот, представь себе, что все реки земного шара: Обь, Амазонка, Енисей, Волга — ну, то есть все сложились в один поток и текут в одну сторону. А теперь представь, что рядом течет другой поток, который в двадцать раз мощнее. Вот это и есть Гольфстрим…
Митя открыл рот. Представить не удавалось.
— Это — колоссальная река теплой воды в океане. Если бы она целиком вливалась в какое-то море, то там прибывало бы по двадцать пять миллионов кубических метров каждую секунду…
— Откуда это берется?
Перед Митей, как всегда, стоял стакан с лимонадом, лежали крошки от съеденного уже коржика, а перед Сережей стакана не было, поскольку с первого раза повелось, что Сережа только угощает. Мите было неловко пировать одному, но предложить Сергею он не осмеливался.
— А знаешь, какое особенное, таинственное место в океане там, где встречаются два течения — теплое, Гольфстрим, и холодное, Лабрадорское? Там всегда стоят туманы, там особенно густы косяки рыб, там в туманах тихо обтаивают огромные ледяные горы…
— Айсберги?
— Айсберги. Слушай, пиши доклад. Знаешь, как это интересно!
Митя, конечно, и раньше ходил в библиотеку. И по тому, какие он просил книги, библиотекарша его уже отличала, но когда он, выбрав время, чтобы в библиотеке было поменьше народу, попросил ее том энциклопедии, где было бы слово «Гольфстрим», эта седая женщина с молодыми глазами внимательно на него посмотрела. Когда он, выписав кое-какие названия и цифры, возвращал ей том, она сказала, что про Гольфстрим есть еще в какой-то из книг Жюля Верна.