Кажется, ему удалось сделать хороший доклад. Хотя сам он знал, что на этом его усиленные занятия географией кончаются. Напрасно Глазомицкий смотрел на него сурово сквозь свои идеально промытые очки. Сейчас Митя просто-напросто доканчивал начатое.
География уходила назад вместе с увлечением марками.
Митя кончил рассказывать.
Была минута молчания, а потом начались расспросы. И Митя стал на них отвечать. Оказалось, что он столько накопил всяких морских сведений, занимаясь Гольфстримом, что теперь они как бы помимо него выхлестывались в ответах. Каким-то младшим нахимовцам Митя объяснял, что батискаф, опущенный на дно глубоководной океанической впадины, подвергается давлению, равному весу… Митя схватил мел, защелкал по доске. Вышло больше ста тысяч тонн.
— Два авианосца, — сказал Митя. — А если, например. Уронить в глубоком месте океана топор, то он достигнет дна уже без топорища: на глубине километра топорище уменьшит свой объем вдвое…
Глазомицкий блестел очками, Папа Карло восхищенно оглядывался. Кто-то спросил Митю об ядовитых медузах, и он ответил, что они в Гольфстриме не водятся.
— А где водятся?
— У берегов Австралии.
Но его все равно попросили рассказать, и Митя рассказал о морской осе — медузе величиной с электрический штепсель, восьмиметровые щупальца которой снабжены ядом, подобным яду кобры. И о том, что от этих медуз погибло больше людей, чем от акул.
— Послушайте, да он все знает! — воскликнул Рюмин.
И кто-то спрашивал Митю об осьминогах, о морских электрических угрях и о том, на сколько минут в воде могут задерживать дыхание разные млекопитающие. Тут, кажется, Митя поразил всех, потому что откуда-то он знал, сколько минут не дыша могут находиться под водой не только человек, дельфин и кашалот, но даже гиппопотам.
— Ну, этого, кроме вас, никто больше не знает, Нелидов, — уверенно произнес Рюмин.
Один из незнакомых Мите географов тоже задал вопрос.
— А вы не хотели бы, Дмитрий, вступить в Географическое общество?
— Как это — вступить? Надо ведь что-то… исследовать?… Открыть?
— Вот вы со временем и исследуете.
— Нет. Я не хочу, — сказал Митя.
И все затихли. Только Глазомицкий пошевелил плечами, будто удобнее устраиваясь в своем просторном ему всегда пиджаке.
— У меня не хватит времени, — сказал Митя и посмотрел прямо и серьезно в глаза своему любимому преподавателю. — Я не буду больше заниматься географией. Я занимался ею просто потому… что меня попросили. — И он посмотрел на Сережу Еропкина.
Митю больше не спрашивали. Он страшно устал.
Когда он вышел из здания Географического общества, то все, кто ехал в училище, уже сидели в автобусе и ждали его.
— Знаешь что, Нелидов, — сказал старший лейтенант Тулунбаев, — ты, если хочешь, можешь пойти погулять. Вот тебе увольнительная до двадцати двух.
— Нелидов, — сказал полковник Мышкин. — Вы не станете возражать, если мы вашу гранд-мер довезем до дому на такси?
Митя не очень вежливо мотнул головой, чмокнул бабушку в щеку и быстро пошел вслед за Сережей Еропкиным, который вдали уже скрывался за угол.
На Васильевском
Всю неделю по городу гулял ветер, ни минуты затишья, пыль летела со всех сторон. В эту весну Мите постоянно казалось, что форма то тесна, то слишком просторна. Все время мешали руки, их надо было куда-то девать, и сейчас он одной рукой придерживал бескозырку, хотя на всякий случай ленточка в зубах.
Они чертили с Леной по Васильевскому, как оказывалось, какие-то зигзаги и петли, в конце концов опять добираясь до своего дома. Лена ходила по улицам не одна, подружек Митя не запоминал, но подойти ближе было нельзя.
Митя бродил за Леной вторую весну. Догнать ничего не стоило, он уже делал это и, догнав, слышал несколько мгновений пульсирующую тишину: так затихает около рифов прибой, если книжные герои льют из книжных бочек чудодейственную книжную ворвань. И по сказочно возникшему зеркальному пруду сказочно скользят в сказочно спокойную бухту за рифами, пока океан, условившись с автором книги, ждет еще секунду. Выполняя условие какой-то игры, девочки несколько секунд ждали, что приблизившийся Митя заговорит, но он молчал, и девочки снова принимались болтать — и вдруг, ни с того ни с сего резко свернув, переходили улицу. Митю отгораживал от них расчетливо набежавший трамвай. Нетерпеливо пережидая, Митя особенно остро чувствовал позорность своей погони.
Трамвай убегал, и всякий раз девочки оказывались дальше, чем Митя предполагал, но однажды, когда он так пережидал туго набитую народом длинную красную «американку» и, еще глухой от ее грохота, шагнул на только что освободившиеся рельсы, он столкнулся с девочками лицом к лицу. Притворно серьезные, они коварно возвращались назад. Сгорая, он зачем-то отправился на другую сторону улицы и только на тротуаре обернулся.
Ветер рвал Лену, раздевал ее, снова заматывал в пальто.
Девочки удалялись. Лена не оборачивалась. Посмеялась, да еще не одна. «Больше мы никогда не увидимся, — глядя девочкам вслед, подумал он, — Никогда». Он не знал, как это сделать, но он это сделает. Никогда. Первые сто шагов Митя плелся, затем прибавил шагу. Бабушки не было дома, и Митя упал в глубокое кресло. Все ужасно. Все глупо и все ужасно.
Стукнула входная дверь.
— А… — сказала бабушка. — Это ты? Уже?
— Да, «уже»! А что «уже»?! — вдруг, не узнавая себя и как бы со стороны слыша свой крик, заорал Митя. — «Уже»!!
Свирепо схватившись за ручки кресла и все больше краснея, он что0то выкрикивал бессвязно.
— Ну хорошо, хорошо, — сказала бабушка. — Мне не следовало говорить слово «уже». Я согласна…
— Да что я тебе, маленький?! — кричал, выдираясь из кресла, Митя. — Маленький?! Вот всегда — только бы как-нибудь…
Ни слова не говоря, бабушка смотрела на него сквозь пенсне. Митя продолжал вскрикивать.
— Хорошо, — наконец тихо произнесла бабушка. — Хорошо. Я полностью согласна. Ты уже большой. Совершенно взрослый…
— Вот ты опять! — закричал он. — Опять!!
Продолжая выкрикивать, он побежал к двери, выскочил из квартиры, понесся вниз через ступеньки длинными прыжками.
И только выскочил из подъезда — она.
— Здравствуй, — сказала она.
А он только что кричал на бабушку, кричал впервые в жизни.
— Зачем ты за мной гоняешься? — спросила она. — Зачем меня преследуешь? Ты мне что-нибудь хочешь сказать?
«Хочешь». Кабы дело было только в этом! Никогда еще с Митей так не было. Лена стояла, глядела ему в глаза, ждала.
— Что же ты молчишь?
— Я говорю.
— Говоришь?
И опять он молчал.
— В следующее воскресенье у меня день рождения. Приходи.
— Ты… Ты это серьезно? Приглашаешь?
— Приглашаю.
В училище надо было прожить целую неделю. Митя еще не знал, можно ли ее прожить.
В ту неделю Митю преследовала музыка. Музыка извлекалась отовсюду: в музыку превращались склянки, которые были на крейсере, музыкой звучали команды, гудки машин, даже крики малышей из шестой роты… А беда подкрадывалась… Прямо, можно сказать, из-под ног.
В понедельник утром старшина Седых устроил осмотр обуви. Требующие ремонта выходные ботинки собрали. Взвод остался в рабочих. К пятнице выходные ботинки должны были вернуть. Однако их не вернули. В субботу в увольнение Митя не пошел.
Музыка, которую теперь Митя слышал, вся была из скрипов, треска, словно что-то ломалось и валилось кругом. Митя вздрагивал… и ждал. Вдруг принесут. Может, в воскресенье утром? Но их не принесли.
«Не идти? — думал он. — Да, не пойду. Нельзя. Как можно пойти?»
И в три часа дня он задавал себе такие вопросы. И в четыре. И в пять. В шесть часов он точно решил, что не пойдет.
Позвонил в квартиру Лены он только в восьмом часу. Слышно было, как Лена бежит по коридору. Распахивается дверь. За спиной Лены — ее мать. Легкие ноги, высокая шея. Мать, подняв брови, смотрит на Митю очень внимательно.