— Хотя бы и девке-полутурчанке…
— Хотя бы даже самому султану турецкому, коего он никогда не видал, а не только красавице девице, которая пользуется его расположением вот уже сколько времени и, со своей стороны, вероятно, не раз доказывала ему своё к нему расположение, как близкое лицо.
Гость глядел на молодого князя, разинув рот от искреннего удивления.
— Так вы вон как рассуждаете? — выговорил он наконец.
— Да-с. По совести и по здравому уму… Будь я на его месте — я поступил бы так же…
— Скажите пожалуйста? — уже вне себя от изумления воскликнул гость. — Вы и судиться-то даже не хотите, а я, глупая голова, понадеялся… Я к вам явился, полагая, что вы мне дадите ваше согласие даже и на то, чтобы князя-дяденьку похерить каким-нибудь снадобьем… Так в рюмочку малость самую подболтать, дать хлебнуть и наследовать.
— Что-о? — вскрикнул Сашок. — Да как вы смеете мне эдакое…
— Не кричите…
— Как вы смеете мне, — ещё громче закричал Сашок, — мне, дворянину и офицеру, эдакое говорить. Если вы сами мошенник, вор и убийца, так не смейте других с собой равнять.
У молодого князя, как у многих добрых и кротких людей, гнев проявлялся припадком. Взволнованный и пунцовый, он встал со стула и выкрикнул:
— Пожалуйте! Вон пожалуйте! Вон! Вон!
— Да чего вы, Какс Никитич, расходились? Вам человек добра желает, предлагает богатым стать… А вы на дыбы. Ведь у вас гроша за душой нет. Хорош князь, в онучах. А похеривши, к примеру, каким снадобьем дяденьку, вы сразу богач… Подумайте.
— Ах ты, приказное семя! — заорал Сашок. — Да что мне тебя, зарубить, что ли? Как собаку?! Вон! Пошёл вон! — орал он, наступая на гостя.
— И пойду, пойду. А коли одумаешься, горячка, то пошли за мной, — равнодушно выговорил гость. — Вот тебе и моё прописанное предложение. Авось поймёшь.
И, положив на стол лист бумаги, сложенный вчетверо, гость пошёл из комнаты, усмехаясь. Но не только не злобно, но как-то добродушно, как если бы с ним случилось здесь что-либо приятное.
На крыльце он крикнул зычно:
— Игнат! Подавай рысака.
Возница взял за вожжи и начал передёргивать, но заморённая кляча едва двинулась с места и шагом доплелась к подъезду, как бы через силу таща тележку.
— Не бил? — спросил барин.
— Чего изволите? — спросил и кучер. — Кого-с?
— Оголтелый! И ты тоже начнёшь скоро говорить: как-с. Тебя спрашивают: конь не бил?
Кучер поглядел на барина укоризненно, и Сашок, глядевший в окно, всё видевший и слышавший, заметил, как кучер головой качнул, будто негодуя на барина.
— Что, у тебя язык, идол, отнялся? Конь, говорю, смирно стоял или бил?
— Бил! — азартно произнёс кучер.
— Бил? Ну вот… Мог бы и тебя, и экипаж вдребезги разнести. А ему цены нет.
— Мог бы… Да только сил нет, вишь, в чём только душа держится…
— Дурак! Нешто у коня есть душа? — важно произнёс барин, косясь на князя, сидящего у окна.
И, сев неспешно в тележку, он выговорил:
— Держи вожжи… Поосторожнее… Смерть боюсь лихих и блажных коней.
Кучер начал снова передёргивать вожжами, но так как несчастная кляча не брала с места, то он достал кнут и начал хлестать животное.
— До свидания, ваше сиятельство, — крикнул гость, оборачиваясь к Сашку, который, смеясь, глядел в окно. — Передумаете, то пошлите за мной. А писание-то моё, что на столе, прочтите. Коли не поймёте, то Кузьмичу дайте. Он шустрее вас и поймёт.
Гость отъехал почти шагом, а Сашок, вспомнив о бумаге, взялся за неё.
Гнев, на него напавший от дерзости неведомого нахала-стрекулиста, быстро прошёл, да и "блажной" конь его рассмешил.
Прочитав несколько слов, Сашок ничего не понял, ни единого слова, как если бы написано было по-турецки или по-китайски.
XI
А гость молодого князя, протащившись на своей кляче до первого угла и завернув за него, тотчас же вылез из тележки. Здесь ожидали его довольно приличные, хотя и не элегантные дрожки, порядочная лошадь и кучер, одетый просто, но чисто.
— Ну, ты, — обратился он к вознице на тележке, — ступай домой! Авось к вечеру доедешь. Послезавтра опять понадобишься.
Сев в дрожки, он приказал второму кучеру:
— Ступай к немцу-табачнику, а оттуда поедем в разбойное место.
Лошадь, не очень казистая на вид, взяла, однако, с места крупной рысью, и вскоре дрожки были уже на Тверской и остановились у маленького магазина. Господин, рассердивший Сашка, вошёл в магазин. При его появлении молодой приказчик начал низко кланяться, а затем крикнул в соседнюю комнату: