Чтобы развязать себе руки для подавления народных волнений, царское правительство поспешило заключить с Японией унизительный Портсмутский мир, признав свое военное поражение.
Несколько раньше, надеясь обмануть подданных видимостью демократизма, Николай II издал манифест об учреждении и созыве Государственной думы, которая вошла в историю под названием булыгинской (по имени автора этого манифеста министра Булыгина). Этот акт, конечно, был пародией на демократию, издевательством над народом, поскольку ни рабочие, ни крестьяне не получили избирательных прав.
Манифест вызвал негодование в стране. Большевики выступили с призывом бойкотировать булыгинскую думу, не принимать участия в этих обманных выборах. Екатеринославский комитет РСДРП распространил листовку с разъяснением сути царского манифеста: дума — это ширма, за которой буржуазия, заключившая союз с царем, вынашивает планы удушения революции. На заводских митингах большевистские агитаторы призывали массы вооружаться, готовиться к восстанию. Руководил этой работой Григорий Иванович Петровский.
Такова была политическая обстановка, когда в сентябре 1905 года началась стачка московских рабочих-печатников. Ее подхватили железнодорожники: прекратилось движение поездов на всех дорогах. Вспыхнув в одном месте, это пламя потекло по России.
Набат всенародной политической забастовки загудел, по всем губерниям. Такого еще никто не видывал с тех пор, как образовалась Российская империя. Бастовали миллионы рабочих. Замерли заводы и фабрики, шахты и рудники. Железнодорожники согласились перевозить только демобилизованных солдат, отпущенных по домам после окончания русско-японской войны. В городах не бастовали лишь рабочие, обслуживающие жизненно необходимые для населения отрасли хозяйства, — работали магазины, транспорт, водопровод, связь и т. д.
Народные массы требовали созыва Учредительного собрания и установления демократической республики.
Царь и правящая клика, напуганные размахом волнений, дабы предупредить вооруженное восстание, вынуждены были пойти на уступки. 17 октября 1905 года Николай II обнародовал новый манифест.
Этот момент В. И. Ленин назвал моментом некоторого равновесия сил, когда пролетариат в союзе с крестьянством еще не в силах был свалить царизм, а царизм уже не в состоянии был управлять только прежними средствами.
VII. С оружием на баррикадах
В Екатеринославе политическую стачку первыми начали рабочие Брянского завода. Они остановили станки 10 октября. За ними сразу же выступили рабочие заводов Гантке, Эзау, Нижнеднепровского, железнодорожных мастерских. Бастующие вышли на улицы Екатеринослава с красными флагами и революционным песнями. Петровский и другие большевики выступали на летучих митингах. Это была мирная демонстрация. Но на пути рабочих колонн встали заслоны полиции и казаков. Жандармы приказали всем разойтись по домам, очистить улицы. Демонстранты отказались подчиниться. Тогда жандармы и полиция открыли огонь. Казаки с ходу врезались в шеренги, давя людей копытами коней, избивая нагайками. Безоружная толпа дрогнула, развалилась и потекла быстрыми ручейками по переулкам и дворам, спасаясь от озверевших казаков.
Наиболее смелые, сбившись в тесные группы, пытаясь сдержать жандармов и казаков, вступили с ними в рукопашную схватку. Ненавистных казаков и жандармов били, чем придется, что попадало под руку — булыжниками, вывороченными из мостовой, прутьями от железных оград, палками.
В это время появилась рота солдат и, развернувшись в цепь, начала стрелять по демонстрантам. Были убитые и раненые. Тогда Петровский и другие большевики призвали рабочих строить баррикады.
Наиболее стойко дрались защитники баррикад на Чечелевке, где жили в основном рабочие. В эти именно дни здесь создалась известная по истории первой российской революции «Чечелевская республика».
На улицах шел настоящий бой. В разных концах города слышалась то утихающая, то усиливающаяся пальба. Обыватели попрятались, затаились, наглухо затворив окна и двери. Только две ненавистные друг другу силы схлестнулись насмерть — вооруженная реакция и пролетариат.
Конные казаки, солдаты и жандармы вели непрерывные атаки на баррикады. Навстречу им летели булыжники, куски рельсов, палки. Малочисленные боевые дружины рабочих, имевшие револьверы, отвечали на огонь карателей редкими выстрелами. Кое-где восставшие установили пулеметы на крышах домов и поливали солдат свинцовым дождем.
Но силы были явно неравны. Оружия у рабочих не хватало, не было и опыта вооруженной борьбы. Дружные залпы солдат вырывали из рядов защитников новые и новые жертвы. На мостовых валялись убитые и раненые, тускло блестели лужицы крови. Рабочие, оставляя баррикады, постепенно отступали или разбегались по ближайшим дворам и переулкам. Не успевших уйти жандармы хватали, избивали нагайками, прикладами винтовок и увозили в тюрьму. Бой в городе затихал. Только со стороны рабочей Чечелевки доносилась ожесточенная пальба.
Петровский был с первых минут боя на Пушкинском проспекте, он помогал строить баррикаду, отбивать атаки солдат. Когда пала эта баррикада, он вместе с несколькими товарищами бросился на Чечелевку, где еще продолжалась схватка. Оружие, имевшееся кое у кого из них, могло хорошо пригодиться защитникам Чечелевского бастиона.
Петровский со своей группой с трудом пробрался в район двух баррикад, воздвигнутых на Чечелевской улице. Путь преграждали то колючая проволока, натянутая от фонаря к фонарю, то вооруженные патрули рабочих.
Самая большая баррикада перегораживала Первую Чечелевскую улицу и Брянскую площадь. Она была очень хорошо укреплена. По обеим сторонам ее были сделаны довольно глубокие рвы, впереди, с фронта, — проволочные заграждения, а сама баррикада строилась из опрокинутых телег, извозчичьих колясок, столбов, рельсов, и все это было засыпано толстым слоем земли. Вал казался неприступным, но в минуты затишья, после очередного отбитого штурма, рабочие продолжали укреплять его. Эту самую большую в городе баррикаду защищало несколько сот человек, имевших немного винтовок и револьверов.
Петровский, разыскав членов комитета, сообщил им о разгроме баррикад в городе и договорился о дальнейших действиях, а сам с двумя товарищами побежал дальше, ко второй баррикаде, находившейся в конце Чечелевской улицы, неподалеку от Брянского завода.
Место для баррикад, как выяснилось вскоре, было выбрано неудачно. Защитники их попали как бы в тиски: из центра города на баррикады наступали казаки и полиция, а с тыла их блокировали солдаты, охранявшие завод. Но изменить что-либо было уже невозможно.
Григорий догадывался, что жена его где-то здесь. Он был убежден, что она, конечно, не усидит дома, пойдет помогать строить баррикады, как это сделали жены и других рабочих. И действительно, он нашел ее; Домна вместе с женой их соседа подносила землю и выбитые из мостовой булыжники. Здесь же ссыпали с носилок землю еще несколько женщин и молодых парней. Вокруг стояли сутолока, шум, слышались лязганье лопат, гулкие удары ломов о мостовую, крики и быстрые команды. Люди спешили получше укрепить баррикаду, над которой плескались красные флаги.
Домна не замечала мужа. Она работала без пальто, в темном, стареньком платье. Осеннего холода она не чувствовала. Разгоряченная, с вишневым румянцем на щеках, с плотно сжатыми губами, она продолжала таскать на носилках тяжелые булыжники и землю. Она очень устала, шла с носилками, чуть пошатываясь на ногах. Но, гордая и терпеливая, не просила подругу остановиться передохнуть.
Григорий быстро подошел сзади к Домне, которая в этот момент, ссыпав носилки, стояла, устало утирая платочком пот с лица.
— Это кто такой? — с веселой шутливостью сказал Григорий. — Зачем здесь, а? Марш домой!
Домна резко повернула голову, увидела лицо мужа, попыталась вырваться из его стиснутых рук, не смогла и счастливо, тихо засмеялась. В этом особенном, затаенном смехе были и радость любящей женщины, и облегчение после тревоги за мужа, который вдруг появился рядом, живой, невредимый, бодрый, и гордость за них обоих.
Они с минуту постояли друг против друга, держась за руки и улыбаясь. Люди понимали их и тоже мягко и светло улыбались или озорно перемигивались и молча проходили мимо. А Домна все глядела на родное, чуть бледное лицо Григория, видела свое крошечное отражение в его теплых темно-карих глазах, и ей казалось, что нет и не может быть на свете лица прекрасней, чем это. Потом она, как бы очнувшись, оглянулась по сторонам, смутилась и быстрым движением застегнула распахнутый ворот косоворотки мужа.