У меня сложилось впечатление, будто я с ним уже давно знаком, где-то с ним виделся. По-моему, так же чувствует себя и он. Однако наша беседа протекает очень напряженно, требует и от меня и от него серьезных умственных усилий. «Маршал, — говорит он, — не сомневается в том, что Гроза «большой патриот», но… остаются вещи, которые требуют уточнения, остаются довольно еще сложные процедуры».
Совершенно ясно, что Тулиу Горуняну исполняет старательно и с большой преданностью свою роль в сложнейшем государственном механизме. Он не стремится направлять события или «намечать линию», а просто ограничивается выполнением тончайших функций. В то же время он выполняет эту задачу как человек, отказавшийся стать простым инструментом и потому сохранивший в своем сердце чуточку гуманизма…
Перед уходом ночной гость добавляет:
— Во всяком случае, могу сказать, что вы пользуетесь огромной популярностью. Ежедневно требуют вашего освобождения граждане и целые группы населения во всех провинциях страны… Все подчеркивают место, которое вы занимали в общественной жизни, вашу доброту, принципиальность, смелость и гостеприимство…»
И все же перспектива освобождения Грозы еще неясна. Так ему кажется.
«Вместе с тем земля все же вертится. Я сохраню веру в свою судьбу. Ночной гость исчезает, и от его визита остается только шум задвинутого засова и закрывающегося замка.
Наступает еще одна ночь».
«28 января
Ночью, часа в три, меня будит страшный стук в центральную дверь коридора, она прямо перед моей камерой, и потому я замечаю любое движение в тюрьме. На этот раз происходит снова что-то выходящее из ряда обыкновенных тюремных событий. В коридоре гремят голоса самых жестоких палачей — Дырли и Брашовяну. Особенно старается Дырля. Его кровожадность стала легендарной, и все дрожат, как только эта бестия приходит после полуночи, чтобы увести кого-нибудь в камеру темных «допросов» черного здания на бульваре Паке Протопопеску. Он же привозит оттуда новых заключенных. Я узнаю его по тому, как он захлопывает двери своего автомобиля.
Дырля жесток, Брашовяну криклив. Они оба старается, чтобы их было слышно по всем коридорам, чтобы не давать спать ни единой душе, заточенной в этом скорбном здании. Брашовяну, высокий и резкий, шагает вдоль коридоров, останавливается перед каждой камерой, стучит каблуком в дверь и орет на сонных надзирателей: «Здесь кто у тебя сидит?.. А здесь?.. Этого выведи ко мне!.. Этого переведи!.. Что, не знаешь, кого охраняешь? Ну-ка подойди ко мне, собака!..» Только солдаты шагают в обычном ритме. Они не подчинены инспекторам и смотрят на них с полным равнодушием солдата, видевшего ужасы фронта. Наконец ночной обход заканчивается, и палачи увозят с собой группу арестованных, для того чтобы подвергнуть их новой серии пыток. Среди увезенных и Мирон Беля. Этот молодой и до недавнего времени могучий богатырь стал «фаворитом» инспекторов-палачей. Его каждую ночь увозят, а утром привозят физически сломленным, с провалившимися глазами. Все время содержат под особым присмотром и даже в умывальную приводят в сопровождении двух стражников с отомкнутыми штыками карабинов. Ему удалось шепнуть мне:
— Подвергают ужаснейшим пыткам.
Потом я узнаю посредством условных знаков тюрьмы (короткие фразы знакомых, мгновенные встречи, слова солдат во время раздачи тюремной бурды), что друзей связывают «клубком», надевают на ноги толстые войлочные чулки и бьют по подошвам, потом засовывают в трахею резиновую трубку и раздувают легкие, потом… все такое же. Сильный, крепкий Мирон Беля на днях сорвал веревки, избил четырех комиссаров и разгромил в прах комнату пыток. Но к четырем комиссарам поспешили на помощь другие и колотили Мирона до полной потери сознания. Он лежал на полу в крови, а один из наиболее «гуманных» палачей упрекнул другого:
— Видишь, убил его. Сказал же, что эти сильные гораздо труднее переносят пытки.
Мирона Белю облили холодной водой, привели в чувство для того, чтобы сегодня увезти его снова туда же…
Начинается новый день. Нас выводят к умывальнику. Школьный инспектор Симион пытался подойти к открытому окну, чтобы набрать в легкие хоть несколько глотков свежего воздуха. И вдруг закричал:
— Всходит!
— Кто?
Возмущенный Симион орет еще громче:
— Солнце! Красное солнце!
— Ну и что? Каким же должно быть оно, солнце?
И Симион отвечает раздраженно:
— А почему не всходить ему синим!
Смотрим друг на друга — каждый по-своему понимает это — и пускаем на полную мощность воду…
Перед обедом, когда ждали сигнала на прогулку, раздался голос, повторенный затем перед каждой камерой: до новых распоряжений никто никуда не выйдет. Отменены все посещения.
Узнаем, в чем дело. Это ужесточение режима произошло потому, что у поляков, вывезенных недавно отсюда в лагерь Тыргу-Жиу, найдено оружие, которое они прятали здесь, в этой тюрьме. Дирекция тюрьмы получила выговор, инспектора — наказания, надзиратели были избиты, а нам, заключенным, ужесточили режим».
«30 января
Сегодня я встретился с Джикэ. Он заметил, что я пишу, и ему, видно, очень хочется, чтобы я его «увековечил». Такой у него характер. Я за ним наблюдаю давно… Это офицер румынской армии, участник зимней кампании в Крыму и на Кавказе, попал в плен и с того самого времени стал одним из очень многих, кого военная буря бросила в незнакомые края… Легко предвидеть, что огромная армия военнопленных принесет знания и опыт из области совсем неизвестной тем, кто остался дома… Думая обо всем этом, я изучаю этого Джикэ. Он с большой охотой рассказывает о том, насколько неожиданно гуманно обходятся с румынскими военнопленными в СССР. Как только прибывают они в тыл, в лагеря, их тщательно изучают, стараются выяснить их взгляды, их отношение к войне. Это своеобразный карантин, после которого происходит отбор и многим предоставляется право получить теоретические и практические знания…
— У меня там прояснился мозг, — говорит он. — Было так, будто солнце не подымалось из-за горизонта, а всходило прямо из моего мозга! Что я видел там, в России, это невероятно, великолепно. Там культура, цивилизация, одним словом, свет!
Полный решимости служить делу румыно-советского сближения, Джикэ попросил, чтобы его сбросили на парашюте на территорию Румынии. Его сбрасывают в село неподалеку от города Бузэу. Он встречает там местного примаря[51] и рассказывает ему хорошо продуманную версию, но примарь приглашает шефа жандармского поста, а тот отправляет Джикэ в Бухарест. Его версия здесь не проходит, Джикэ обвиняют в шпионаже и бросают в секретное отделение этой тюрьмы рядом со мной. Его допрашивают, изучают, но пока что не судят. Возможно, сигуранца решила воспользоваться знаниями и опытом, приобретенными Джикэ в Советском Союзе. Думая об этом, я веду разговор с большой осторожностью».
Вскоре «взбунтовавшегося дака» освобождают из Мальмезона.
Зимним вечером 1944 года железные ворота тюрьмы отворяются, и Петру Гроза оказывается на воле. Поздно ночью он входит в знакомую комнату гостиницы «Атене палас». Через площадь — королевский дворец. Там темно, ни единого огонька. Дворец или пуст, или окна затемнены. Слышны только шаги солдат королевской гвардии — они охраняют этот каменный оплот румынской монархии.
В час ночи к Петру Грозе пришли узнавшие о его освобождении друзья, но задержались ненадолго — бывший узник Мальмезона должен отдыхать. Отвыкший от человеческой постели, он заснул только к утру. И ему снилось, что все люди на всех континентах, во всех странах, во всех селах и городах, под крышами всех домов, хижин и шалашей дышат и спят спокойно.
В полдень принесли пакет от Скарлата Каллимаки, он из лагеря для политзаключенных в Трыгу-Жиу прислал номер старой газеты «Колокол» с передовой — «Падение Вавилона». К газете приложена записка. «В своем падении Вавилон румынской буржуазии, — писал Каллимаки, — может погрести под развалинами многих. Вы, доктор, уцелели. Мы, узники Тыргу-Жиу, гордимся Вами. Выше голову, непокоренный дак из Девы, выше!»