Два года, проведенные в адвокатской конторе города Лугожа, убеждают Грозу в гнилости и уродстве буржуазно-феодального правопорядка, укоренившегося в империи Габсбургов. Суд судил бедных, босых, оборванных и истощенных изнурительным трудом и голодом крестьян за малейшие провинности перед господами, будь они румынской, венгерской, сербской, немецкой или другой национальности. Выигрывал процесс тот, у кого были деньги. Один помещик цинично заявил в суде защищавшему крестьян адвокату Грозе: «Я, молодой человек, если захочу, убью их и расплачусь чистой монетой».
Гроза назовет буржуазно-феодальный суд «публичным домом богини Юстиции».
Присутствуя на судебных процессах, Гроза постоянно думал: что же он мог бы сделать для облегчения жизни несчастных крестьян, как помочь им выйти из их тяжелого положения?
И он решает идти в народ.
В свободное от адвокатской практики время Гроза сколачивает-группу чтецов и хористов и начинает просветительные походы по деревням и селам. Песни тетушки Асинефты, народные мелодии, небольшие скетчи, рассказы о том, что происходит на земле, делали выступления этой труппы привлекательными, и тысячи крестьян собирались послушать их. Адам Гроза, обладавший сильным густым басом и хорошо знакомый с музыкальной грамотой, помогал хору и часто сам пел. Охотно ездили с Петру его младшие братья Ливиу и Виктор.
Когда на импровизированную сцену в поле или на какой-либо открытой веранде крестьянского дома выходил высокий молодой богатырь с дерзко торчащими усами, в сбитой набекрень мерлушковой шапке, становилось очень тихо. Даже отец ему завидовал: редко когда в церкви во время его проповеди стояла такая тишина. Петру говорил, подкрепляя свои слова популярным стихотворением или отрывком из художественной прозы.
Однажды в селе Кизэтэу труппа Грозы пела перед крестьянами вместе с хором, созданным еще в 1855 году. В репертуаре этого хора было много песен на слова Михаила Эминеску. Его стихи распространялись в списках, перекладывались на музыку и приобрели всенародную известность. В тот день в Кизэтэу звучало завещание народного певца:
Хор еще пел, а Петру собирался с мыслями, готовясь прочитать некролог Богдана Петричейку Хашдеу на смерть Эминеску.
Когда хор закончил и дирижер поклонился, Петру Гроза сделал два шага вперед и начал страстно, подчеркивая каждое слово:
— «Эминеску будет жить, хотя умер сумасшедшим. И он должен был умереть сумасшедшим. Страшно произносить эти слова! Если бы он не скончался в больнице для умалишенных, умер бы от голода. Хуже того: для того чтобы заработать на кусок хлеба, его вынуждали казнить собственное сердце… И это стало причиной помрачения его светлого разума. Он будет жить, хотя умер сумасшедшим. И разве возможно было, чтобы эта трагедия не случилась? Все эпохи имели поэтов, которых голодная бедность вынуждала к бесполезному занятию, к склонению чела перед всевластием. Но все эпохи видели и могучих, смелых и бесстрашных людей, достойных своего божественного предназначения. Они никогда не протягивали руку и не просили милостыни у могучих мира сего, забывающих, что не бедные омывали ноги Христа, а Христос омывал ноги бедным. Таким поэтом был Эминеску. Он будет жить, хотя умер сумасшедшим. Умрут же для вечности бесчисленные мудрецы, которые допустили, допускают и будут допускать всегда, чтобы сошел с ума Эминеску».
Тут Гроза остановился, сделал паузу, сорвал с головы свою шапку и сказал могучим голосом:
— Здесь я не согласен с Хашдеу! Это будет не всегда! Придет время, когда мы не позволим, чтобы Эминеску скончался в доме для умалишенных!
Народ захлопал в ладоши, и долго звучали голоса:
— Да здравствует! Да здравствует! Многие лета!
Один лугожский друг Грозы говорил: «Этот человек готов вступить в бой с целым мирозданием. Он не знает никаких преград и, если они попадаются на пути, преодолевает их быстро и беспощадно».
В 1908 году ему исполнилось двадцать четыре года. В уезде Караш-Северин проводились выборы в местную конгрегацию. Это был весьма своеобразный уездный совет, половина которого назначалась из среды хозяев уезда по имущественному цензу, а половина избиралась. В основном конгрегация состояла из венгров. Но допускались и выдающиеся румыны. Руководство Румынской национальной партии возражало против кандидатуры Грозы, но он не посчитался с этим, выставил свою кандидатуру и победил подавляющим числом голосов.
К этим же годам относится участие Грозы на выборах депутатов в синод митрополии Сибиу. Отныне он станет постоянно участвовать в работе местных и верховных выборных руководящих органов православной церкви Румынии.
Известный румынский литератор и журналист Джеор-дже Ивашку объясняет участие Грозы в выборах руководящих органов церкви от синода митрополии Сибиу до Всерумынского национального совета православной церкви тем, что умный политик Гроза уважал старые представления и убеждения народа, учитывал, что православная церковь сыграла известную позитивную роль в борьбе за сохранение румынских национальных традиций, в развитии письменности, летописной литературы, живописи; она ограждала румынское население от жестокого притеснения иезуитской католической церковью.
Выборы в руководящие органы церкви приобретали характер своеобразных сражений, когда вступали в борьбу различные течения. В схватке с противниками можно было проявить себя наиболее ярко, высказать открыто свои мысли, вести свою политическую борьбу. «Поэтому, — подчеркивает Ивашку, — Гроза все время поддерживал с церковью хорошие отношения. При ее помощи он оказывал влияние на некоторые слои трудящихся, привлекал их к себе».
Летом 1914 года, когда прогремел выстрел в Сараеве, Петру Гроза готовил новую программу своей просветительной группы.
Бэчийский фельдфебель не считал выступлениями против государя императора только молитвы священника за его здоровье. И потому, встретив Грозу, заревел:
— Вы снова готовитесь против государя императора? — и забрал его в полицейский участок. — Пойдешь на войну!
От фельдфебеля и узнал Петру Гроза, что началась первая мировая война и «все нации великой Австро-Венгрии должны с оружием в руках до последней капли крови защищать императора и целостность империи».
Франц-Иосиф глядел с портрета старческими глазами, и Петру Гроза улыбнулся, вспомнив, какую он устроил экзекуцию над этим добродушным дедушкой там, в Коштее, много лет назад.
Рядом с полицейским участком был призывной пункт. Сейчас стало ясно, почему уже много недель огораживали большую площадь высоким забором.
Полиция и уполномоченные воинских частей сгоняли крестьян с полей, хватали их на дорогах и горных тропинках. Босые, в изодранной одежде, в видавших виды фетровых клобуках и потертых барашковых шапках, шли понуро трансильванские румыны, венгры и сасы, шли, чтобы стать под знамена государя императора. Гроза с болью наблюдал за этим молчаливым потоком. Что же будет? Скольким из этих несчастных суждено снова увидеть родные горы, речку Стрей, своих любимых, жен и родителей? Что предопределено ему, Петру Грозе? Отец в Коштее, он, может быть, догадается приехать, попрощаться с сыном перед его уходом на фронт. Но навряд ли. Здесь, в Бэчии, колокола звонят без отдыха, священник обязан служить молебен за победу Австро-Венгрии в войне и благословлять уходящих на фронт. Наверное, этим занят в Коштее и отец Адам Гроза.