С утра было питие из колодезя и купание — всё под оком лекаря и его помощников. Затем, умащённый, ублаготворённый, Пётр отправлялся в токарню. Любезное то было дело, и государь отдыхал за ним. Ровно вилась стружка, источая задористый древесный дух, который Пётр так любил. Он одушевлял дерево и иной раз, коли попадалась упрямая болванка-заготовка, уговаривал её. В нём была плотницкая, столярная, корабелыцикова душа.
Андрея Денисова привёл к нему Макаров. Пётр остановил кружение станка и улыбнулся: здесь, в мастерской, он был всегда благодушен.
— С чем пожаловал, законоучитель?
Андрей наклонил голову и осенил Петра двуперстным знамением.
— Священного литья некие образчики доставил, государь-батюшка. Вот изволь поглядеть, не будет ли твоей монаршей милости нашим мастерам.
И Денисов достал из большого берестяного короба иконки и складни медного и бронзового литья с финифтью.
— А ещё олешков и бычков на потребу твоего царского величества пригнали да пару коней.
— А чего ж не тройку? — нарочито строго спросил Пётр. — Сказано: Бог троицу любит.
— Коли прикажешь, пригоним и третьего, — спокойно отвечал Денисов. И, видя, что Пётр увлёкся рассматриванием иконок, спросил:— Каково оценишь художество наше?
— Изрядно, Андрей. Однако ж Синод сего литья не одобряет, старцы говорят: то есть искажение священных ликов. Неохота мне с ними ссориться да спорить. А искусников твоих прикажу наградить. Эко тонко сработано, — вертя в пальцах складень, проговорил Пётр.
— Мы с братом Симеоном осмелились твоему царскому величеству подать сочинение, именуемое «Вертоград».
Пётр развернул поданный ему свиток, поднёс его к глазам:
— Больно мелко писано, Андрей, не разберу. Чти сам.
— Изволь, государь милостивый. — И стал читать нараспев, как дьячок: — «Гонения и бури утишася, Великому Петру монаршескую приемлющу область, всюду гонения и муки о староцерковном благочестии преставаху царским милосердием...»
— Стало быть, не антихрист я для вас, — усмехнулся Пётр.
— Как можно! — воскликнул Денисов. — Чту ещё: «Ваше величество — из таковаго благочестивейшего и скиптродержавнейшего корене есть из боголюбивейших и богопрославленных дедов и прадедов...»
— Что ж, я ещё семь лет назад указывал: с противниками Церкви нужно с кротостью и разумом поступать, а не так, как ныне, — жестокими словами и отчуждением.
— Сё благо, государь милостивый. И мы, люди старой веры, на тя уповаем: не попустишь поношения верных.
— Эх, Андрей, я-то готов не попустить, однако Синод покамест укоротить не могу: он, можно сказать, новорождённый, приходится дать ему волю. Терпите пока что. Пошлют они вам некоего иеромонаха для разглагольствования о вере и церковном несогласии и для увещания. Не больно-то его ожесточайте в разглагольствии, где можно — уступите.
— Истинная вера, государь милостивый, пряма и ни в едину сторону не уклоняется. Так Иисус Христос заповедал.
— Позволь, государь, зачесть синодальную заповедь, — вступил дотоле молчавший Макаров. — «Святейший Синод не намерен ни коим образом оных раскольников удерживать и озлоблять, но с усердием требует свободного о противности с ними разглагольствия». Это государь их злобность укротил.
— Да, Андрей, пока что старцы почтенные меня опасаются, — подтвердил Пётр. — Но по прошествии времени в силу войдут. И тогда...
Он не закончил, но Денисов понял, что будет тогда.
Пётр испытующе глядел на своего собеседника. Была в нём некая высокородная стать: голубые глаза глядели прямо и без боязни, нос с лёгкой горбинкой был не характерен для уроженца здешних мест, русая вьющаяся шевелюра и окладистая борода были подернуты лёгкой сединой.
— Слыхал я, что ты и братец твой княжеского роду, — неожиданно спросил Пётр.
— Род мой, государь милостивый, силён истинною верой, — Ответ прозвучал не просто уклончиво, но дерзко. Киновиарх — духовный наставник Выгорецкого общежительства староверов — на почётном месте в красном углу хранил царёв указ: «Слышно Его Императорскому Величеству, что живут для староверства разных городов собравшихся в Выговской пустыни, а ныне Его Величеству для швецкой войны и для умножения оружия ставити два железных завода, а один близ их Выговской пустыни, и чтоб оныя в работе повенецким заводам были послушны и чинили бы всякое вспоможение по возможности своей, и за то Императорское Величество даёт им свободу жить в той пустыне и по старопечатным книгам службы свои к Богу отправляти...» Хранил он и грамоту светлейшего князя губернатора Санкт-Питербурхского и других земель властителя Александра Даниловича Меншикова: «По Санкт-Питербурхской губернии всем вообще как духовного, так и светского чину людем и кому сей указ надлежит ведать, дабы впредь никто вышеупомянутым общежителям Андрею Денисову со товарищи и посланных от них обид и утеснения и в вере помешательства отнюдь не чинили под опасением жестокого истязания».
Они верно служат царю, и царь их оборонит — это Андрей Денисов знал твёрдо, Виллим Геннин наверняка поднёс царю составленное им, Андреем, верноподданническое послание: «Общежители, скитяне, вертепники и безмолвники соединились в общей радости... о благополучии государском веселятся, о счастливой царской радости утешаются...»
Государь ценит не молебствующих никониан, от коих государству нету пользы, а их, работных людей во Христе. И словно бы в подтверждение этих его мыслей Пётр сказал:
— Иди, Андрей, и скажи своим общежителям: покуда я жив, вас в обиду не дам. Токмо старайтесь к общей пользе. — И с усмешкой, раздвинувшей короткие жёсткие усики, добавил: — А княжества свово не скрывай — может пригодиться.
Глава четвёртая
ГОСТЬ СЛАЗЬ — ЧЁРНАЯ ГРЯЗЬ!
Беседа да пир красят Божий мир.
Садитесь за скатерти браные, за пития пьяные.
Царь из столицы — народ веселится.
Барин всюду вхож, яко медный грош.
Пословицы-поговорки
Всемилостивейший Царь, Государь.
Всепокорно доношу Вашему Величеству, что... по милости Божии прибыли мы сюда, в Бухары, и со всякою приязнию и честию от сего двора принят был... аудиенцию получил у хана, которой зело рад явился и Вашу царскую грамоту благоприятно принял.
Нарочного куриера до сих пор послать не мог, для того, что все дороги взаперте и проезду не было для учинившейся войны в Хиве между двумя партиями озбецкими (узбекскими. — Р. Г.) под намерением, чтоб Ширгазы-хана переменить и на его место поставить Музы-хана сына, ещё в четырнадцати годах Шах-Темир-султаном нарицаемого. Экзекуция по се число не учинилась, однако ж на сих днях надеемся помянутой перемене.
При сём прошу Вашего Величества, дабы чрез сего куриера повелели указ ко мне прислать, по которой дороге прикажете мне назад возвращатися, понеже я отсель без указу Вашего тронуться не смею.
Флорио Беневени — Петру
Царь хочет... получить удовлетворение за большие убытки и обиды, причинённые ему в Шемахе, где бунтовщики убили 30 богатых русских купцов и похитили на 3 миллиона рублей казённого товара. Он, Царь, несколько раз посылал туда агентов с требованием удовлетворения, но бунтовщики не только не покаялись, а добавили оскорблений. Между тем состоящий с ним в мире персидский шах не в силах сам подавить этот дерзкий бунт, и потому Его царское Величество вынужден ради собственной славы и интересов своих подданных прибегнуть к силе... Царь отправится в Астрахань с армией и флотом, достаточными для того, чтобы быстро покончить со всеми недоразумениями. Причём, однако же, заверяет, что не намерен делать никаких завоеваний и не возьмёт ни пяди земли у шаха... Сообщая всё это, Толстой, человек очень ловкий, принялся внушать мне, что туркам не только невыгодно впутываться в это дело, но, напротив, самые существенные интересы должны бы заставить их всячески избегать могущей возгореться по этой причине войны...