Вспомнив всё это, Артемий Петрович шумно вздохнул. Женитьба показалась ему страшна. Да и зачем? Ребяток он наплодил изрядно, придёт время, двух-трёх, какие попригожей да посмышлёней, узаконит. И будут у него наследники. Не Волынские, так Лынские, всё едино его кровей.
Шафиров, казалось, понял, о чём сокрушается его выученик. Впрочем, проникнуть в его мысли было не столь уж сложно: как наденут венец, так приволью конец. А мужик, не женившийся до сей поры, до тридцати трёх, станет брыкаться, коли начнут его запрягать да хомут надевать.
— Тут, братец ты мой, придётся тебе покорствовать. Противу рожна, как говорится, не попрёшь. Однако в том есть и великая выгода. Будущая твоя невеста наверняка близка к императрице, так что у тебя будет высокая покровительница. Раз государь сват, стало быть, государыня сватья. Будь доволен, — с усмешкой закончил Шафиров. — А услады твои останутся. Токмо придётся прятать концы в воду. А сему не мне тебя учить.
— Да, драгоценнейший Пётр Павлович, — уныло качнул головой Волынский, — видно, теперя не отвертеться. Попался! Благодарствую на добром слове. Позвольте с сим откланяться: желаю нанести визит Петру Андреичу Толстому.
— Не препятствую: се доброе дело. Хотя завтра ты его увидишь в ассамблее, но засвидетельствовать своё почтение особо завсегда надобно. Он твой неизменный доброхот.
Доброхотство это началось ещё в злосчастном одиннадцатом годе, когда Шафиров и его штат вместе с сыном фельдмаршала Шереметева, произведённым ради такого случая в генерал-майоры, оказались в аманатах у турок и были ввергнуты в Едикуле, Едикуль, он же Еди-Кале — Семибашенный замок. Там уже давно томился посол России Пётр Андреевич Толстой, ибо турки не придерживались европейских правил, гласивших, что посол — персона неприкосновенная при любых обстоятельствах. В конце концов они научились сообщаться, а уж потом и изредка общаться друг с другом — товарищи по несчастью. А такое товарищество, как известно, рождает крепчайшее дружество, невзирая на чины, звания и возраст.
Так же как Шафиров, Толстой обласкал Артемия Петровича и многому его выучил благодаря своему многознанию. Особливо же о нравах и обычаях турок, среди которых было немало людей достойных и здравомысленных. С некоторыми Волынский потом сошёлся ближе, понаторел в их языке и самом характере. Что очень ему пригодилось впоследствии при его дипломатической миссии в Персиде, где, впрочем, пришлось более заниматься торговыми делами.
Пётр Андреевич тоже ему обрадовался и, как водится, облобызал в знак прежней приязни. Артемий Петрович жаловался, Пётр Андреевич его утешал.
— Чему быть, того не избыть. Ужо государь тебя не обидит, коли сам вызвался сватом быть. Царь благословит, что Бог благословит — всё едино. Завтра, полагаю, будет представлена тебе невеста. — И Толстой в точности повторил то, что сказывал Шафиров: что невесты без места развелись в Преображенском и других царских угодьях в великом множестве. И государь жаждет их сбыть с рук и отдать на прокорм неженатым сыновьям боярским да дворянским. Женихов же на Москве всех захомутали, так что Волынский подоспел весьма кстати...
— Ну уж и кстати, — пробовал обороняться Артемий Петрович. — Нежданно-негаданно в супный котёл угодил!
— В матримониальный, друг мой, — поправил его Толстой, — это же вовсе не одно и то же. Советую тебе вот что: считай, что повезло, и веди себя, словно ты счастливейший из смертных. Благодари государя коленопреклонённо, лобызай ручки государыне, тоже стоя на коленах. И чтобы все видели, како ты облагодетельствован. И во все времена помни: государю нашему препятствовать опасно.
Пётр Андреевич не мог вполне понимать огорчений Артемия Петровича: ему в те поры было близко к семидесяти годам и он давно уже не испытывал радостей, приносимых женским полом, тем паче что никогда, яко женолюбивые французы, не почитал его прекрасным.
И Волынский, ободрённый, но отнюдь не утешенный, возвратился к себе и приказал себя раздевать и укладывать.
Спал он плохо, как спят в предшествии какого-либо потрясения. И, странное дело, снились ему розовые девки в мыльне, и будто проливают они горючие слёзы, и вскрикивают, и причитают. И он тоже вскрикивал и раз даже от собственного вскрика проснулся в поту, чувствуя жар от укрывавшей его пуховой перины. Сбросив её, он завернулся в простыню и так проспал до утра.
Шафиров предупредил его: съезд в ассамблею — к трём часам. Загодя Артемий Петрович приказал себя готовить. Парадный гродетуровый кафтан тёмно-синего цвета, по счастью, был у него с собой. Пётр Павлович обещал прислать завитой парик и обещание сдержал. Персидская кавалерия Льва и Солнца, коей был он пожалован в Тихране из рук самого шаха, тоже пришлась как нельзя кстати.
К трём часам он был вполне готов. Оглядев себя в зеркало, он нашёл, что выглядит достаточно импозантно и даже модно. Артемий Петрович был хорош собою: всё у него было соразмерно — и рост, и стать, и лицо с серыми глазами, глядевшими проникновенно, а для подчинённых — пронизывающе. Дамы на него взглядывали томно и тотчас, словно опасаясь заворожиться, — тотчас отворачивались. Так что он не сомневался, что будет иметь успех у невесты, коей обещал наградить его государь.
До въезда в усадьбу светлейшего князя было каких-нибудь два десятка сажен. Но Артемий Петрович долго решал: ехать или идти? Приличествует ли особе губернатора шествовать пешком или должно прибыть в экипаже, как остальные персоны? То была задача из трудных, наконец он решил не выбиваться из ряда и ехать.
Просторный двор уже был заставлен экипажами. Меж ними сновали кучера, слуги, ливрейные лакеи, высаживая разряженных дам и господ. На мгновенье Артемий Петрович почувствовал себя чужим в этой сутолоке, как провинциал в столице.
Аванзала была освещена множеством канделябров. Гардеробные лакеи с поклонами принимали бобровые, куньи, собольи шубы и шапки, и уж тогда можно было опознать их обладателей. Артемий Петрович раскланивался со знакомыми и незнакомыми, коих было больше. Он постепенно освобождался от скованности первых минут и в конце концов прибился к кружку Петра Андреевича Толстого.
Играл придворный оркестр, но танцы ещё не начинались: ждали государя, государыню и великих княжон. Они обычно являлись к шести часам. А пока что лакеи разносили угощенья. Дамам подносили кофий с вареньями и новомодный напиток, называемый оршад, вместе с печениями. Мужчины попивали вино либо пиво и редкий обходился без трубки с длинным чубуком.
Артемий Петрович избрал пиво и трубку. Он с непередаваемым волнением ждал появления высочайших особ, в свите которых должна была состоять та, которую прочили ему в спутницы жизни. Кто она? Какова собой? В самом ли деле из перестарок, как предполагал Пётр Павлович? А что, ежели ей уже за сорок?
Пётр Павлович заметил его волнение и проницал его причину. Желая развлечь своего подопечного, он подвёл его к маркизу де Кампредону, министру короля Франции:
— Вот, почтеннейший маркиз, тот, с которым вы выражали желание познакомиться. Рекомендую: Артемий Петрович Волынский, губернатор астраханский, человек отличных знаний Востока и его туземцев, прошедший огонь, воду, медные трубы и чёртовы зубы. — И Шафиров расхохотался.
Маркиз плохо говорил по-русски, Артемий Петрович не знал французского, но при посредстве Шафирова их беседа шла довольно гладко. Маркиза весьма интересовали астраханские обстоятельства: сама крепость, флот, окрестные племена, их отношение к России и к русским, хан Аюка — калмыцкий владелец, о котором он был уже наслышан. Полагает ли мсье Волынский, что эта кампания не обратится в войну с тамошними племенами соответственно с завоеванием новых земель, как о том ходят упорные слухи?..
Француз был дотошен, как истый дипломат, чьи качества при королевском дворе оценивались обилием подробностей, содержавшихся в донесениях. Поэтому он выуживал из Артемия Петровича всё, что могло касаться будущего низового похода. Волынский не чинился, мгновенно взвешивая в уме, что можно доверить маркизу, а о чём лучше не упоминать. Он тоже был дипломатом с достаточным опытом и знал, в каких случаях следует держать язык за зубами и каково отличие дипломата от шпиона. В своём собеседнике он шпиона не видел, зная, что француз довольно близок и с Толстым, и с Шафировым, и с Кантемиром, как раз в ту минуту вошедшим в залу со всем своим семейством...