Эти мысли постепенно стеснили то доброе расположение духа, которое навеяло на него благодатное утро. Артемий Петрович кликнул воеводу, буркнул:
— Обхода делать не буду. Ныне не до того: письменных дел много. Гляди в оба, в Крымской башне плотникам задай работу. Завтра догляжу и, ежели что, взыщу.
— Не сумлевайся, ваша милость, исполним, — протолкнул воевода сквозь заиндевелые усы.
Артемий Петрович махнул рукой. Недовольство, вызванное более всего бесчинием по окончании молебствия, разрасталось. Так и не разгладились морщины на челе — трудно отходил...
Кабинет губернатора был по чину велик и гулок. Стоял в нём длинный стол морёного дуба, крытый, как водится, зелёным сукном казённого цвета, на нем две чернильницы, оловянный стакан с очиненными гусиными перьями, торчавшими словно хвост птицы, пухлые книги в коже: Библия, Месяцеслов, Требник, остальные потоньше, сочинения исторические и географические. Вдоль стола — дюжина стульев. Был ещё поставец для посуды, масляная лампа голландской работы и светцы на длинных железных ногах. По чину полагалось бы Артемию Петровичу и губернаторское кресло: массивное, с высокой спинкою и гербом. Но он довольствовался прочным дубовым стулом с мягкой спинкой и мягким же сиденьем.
В приёмной возле стола правителя канцелярии топтались какие-то люди. Завидя губернатора, они поспешно содрали шапки и поклонились в пояс. Он небрежно кивнул и прошёл к себе.
— Что за народ? — осведомился он у правителя канцелярии, поспешившего следом.
— Кульер от Беневения[17] с доношением его царскому величеству...
— Сколь раз говорено было: не царскому, но императорскому, — сердито поправил его Артемий Петрович. — Привыкать надобно. А остальные?
— По торговому делу, — извиняющимся голосом отвечал правитель. Видел: хозяин не в духе.
— Купцов гони, а курьера представь, — распорядился Волынский.
Курьер не решился приблизиться. Был он немыт, нечёсан, и дух от него шёл тяжёлый, волнами распространявшийся в натопленном кабинете.
— Поди ближе. Ишь, до чего закоптился — чистый мурин. Прикажу тебя отмыть. Когда явился?
— Ноне утром, ваше высокомилостивство, — отвечал курьер, не поднимая головы.
— Подай бумаги, — приказал Волынский, морщась, и позвонил в колоколец. Бросил заскочившему правителю: — Распорядись натопить ему баню — воняет густо. Да пущай после этого отоспится: эвон глаза-то красны ровно у совы, да и голова клонится.
Дверь за ними закрылась. Артемий Петрович двумя пальцами взял холстинный мешок с бумагами, пропитавшийся теми же запахами, осторожно вытащил бумаги и отнёс их на припечек, дабы несколько выветрились и пообсохли.
«Государь не из брезгливых, но и он станет нос воротить», — мельком подумал он.
Бумаги были от Флорио Беневени — секретаря Ориентальной экспедиции коллегии Иностранных дел, царского посланника в Перейду и Бухарию. Оный Флорио был старым товарищем Артемия Петровича ещё по сидению в Едикуле — Семибашенном замке турецкой столицы вместе с Петром Андреевичем Толстым, Петром Павловичем Шафировым, Михайлой Борисовичем Шереметевым[18] и их служителями. Вместе и претерпели в аманатах[19] в каменной темнице, мрачной да смрадной, слыша постоянные угрозы своих стражей лишить их живота. Потом вместе служили под началом подканцлера барона Шафирова в Посольском приказе, поименованном затем в коллегию Иностранную. Флорио был родом из Рагузы, обиталища предприимчивых людей, где в ходу были многие языки, а потому знал не только языки словенские, но и итальянский, турецкий, персидский, татарский...
Государь давно глядел на Восток. Отправляясь в одиннадцатом годе в злосчастный Прутский поход, он наказывал новоучреждённому Сенату: «Персицкой торг умножить, и армян, как возможно, приласкать и облехчить в чём пристойно, дабы тем подать охоту для болшева их приезду».
«Ехать ему, Флорию Беневени, — прописано было в наставительной грамоте, — в чине его царского величества постанника... дана к нему, хану, верющая грамота публичная... одначе по состоянию дела инкогнито и под другим лицом, ежели потребно, чтобы его не узнали, или инако, по-своему раземотрению. И, едучи ему в пути... как морем, так и сухим путём, все места, пристани, городы и прочие поселения и положения мест и какие где от них в море Каспийское реки большие и малые впадают, и какие они суда имеют, також какие городы и укреплённые ль, и имеют ли фортеции. Присматривать всё то прилежно и проведывать искусно, так, чтоб того не признали...»
Словом, всё то, что некогда предписывалось вызнать ему, Волынскому, едучи в Перейду. Но путь Флорио лежал дальше и был опасней: по слухам, Бухарин была враждебна.
Артемий Петрович без церемоний сорвал восковые печати: отныне доношения Беневени будут запечатаны красными сургучными печатями губернатора Астраханского. И отправлены в царствующий град Санкт-Питербурх его губернаторскою почтою.
Кроме реляций на высочайшее имя были среди бумаг письма барону Шафирову, писанные по-итальянски, а также секретные, писанные цифирью, к коим ключа у него, Волынского, не было. Впрочем, о содержании их он без труда догадался: Флорио докладывал сведения о состоянии войска, гарнизонах, укреплениях, флоте. А ещё уж непременно о россыпном золоте, в коем была великая нужда в государстве. С этой целью были посыланы прежде в таинственную Бухарию подполковник Иван Бухгольц, капитан-поручик князь Бекович-Черкасский[20], поручик Кожин. Князь был вероломно убит хивинцами, остальные возвратились ни с чем. Золото оставалось неуловимым.
«Бедный Флорио, — сострадательно подумал Артемий Петрович. — Похоже, и его ждёт судьба князя. Беневени странствовал уже третий год и всё ещё был далёк от цели. Путь в Бухарию был опасен, он вёл чрез Перейду, по караванным тропам купцов, по пескам пустынь... Бедняга, бедняга. Чуть не сгибнул в Шемахе во время бунта[21], вот уже который месяц мается в Исфахане — персиянские министры чинят ему препоны...»
«Так и со мною было, — вздохнул Артемий Петрович. — Ихние поклоны да посулы не стоят и верблюжьего помёта. Одно вероломство. Сидючи в Тихране да в Исфахане не один месяц, он тогда нагляделся да наслушался ихних посулов. Они утекают меж пальцев, не оставляя следа. Разве что сам шах повелит...
А шах-то! Он сам, прости Господи, точно жидкий навоз. Он ближнему своему министру в рот глядит, каждому его слову верит да таково поступает...»
Волынский придвинул к себе бумаги и стал читать:
«...А как сюды в Шемаху прибыли, против обещания нам учинено не было, но всякая противность показана.., пропуску нам не отказывают.., и время протягивают.., лишняя мешкота меня и моего товарища посла в полное разорение приведёт... До сих пор на свои деньги кормимся, а от сего хана, кроме квартеры, ничего не видали...»
«Да, так оно и со мною было, — жалостливо подумал Артемий Петрович. — Слова льстивы, а дела фальшивы».
«И ныне о том же доношу, что состояние моё толь к худшему идёт, яко вне всякой моей надежды... И доныне в сём проклятом месте обретаемся, и чинятся нам великие протори, а отправления себе нимало не видим».
«Да, истинно страдален. — Артемий Петрович покачал головой. — Я-то хоть сам за себя в ответе был. А у Флория на шее посол бухарский Кули-бек — «претендует явственно, чтоб я онаго содержал и кормил...».
«...Ширванский хан, — читал далее Волынский, — получил паки прямой указ от двора, чтобы нас немедленно выслать и в дорогу отправить, что чрез великие труды получили, понеже хан и по тому указу нас отправить не хотел... Лишь мы поднялись и с полверсты от того места не отъехали, а неприятели в трёх вёрстах из-за гор и появились, чего ради сочинилася в городе великая тревога...»
17
18
20
21