Там, в Петербурге, прочтут, повздыхают, может статься, да в скорости забудут. Там жалости не ведают. Он, Артемий Петрович, на своей шкуре испытал то, что претерпевает сейчас его бывший соузник. Впрочем, и здесь, в высоком губернаторском кресле, он непрестанно подвержен испытаниям. Власть, какой бы она ни была, постоянно испытывает и искушения и покушения. Эвон, и у нехристей нету мира: всяк их тайша норовит подняться выше, спихнуть брата ли, отца ли, завладеть их добром. Правда, у них всё открыто, не то что в Петербурге: шипят по углам, мажут друг друга грязью, подсиживают... Всё тишком да шепотком...
Власть — великое бремя, великий искус и столь же великая страсть. Вспомнился ему князь Матвей Гагарин, всемогущий сибирский губернатор[22], всевластный и великий лихоимец... Уличён был, судим и повешен. Болтался в петле ровно куль. Суров государь, беспощаден, жалости неведом, страшен во гневе...
Артемий Петрович невольно поёжился.
— Господь всеблагий! — невольно вырвалось у него из груди. Обратив молитвенный взор на икону Николая Угодника с житием, почитаемого как покровителя и защитника, Артемий Петрович истово закрестился на красный угол, бормоча: — Помилуй и сохрани мя, грешного и недостойного, от всякой напасти, а паче от государева гнева, от всякой немилости…
В эту самую минуту, спугнув молитвенный порыв, в кабинет без зова и без стука проник правитель канцелярии. Вид у него был какой-то встрёпанный, словно бы пуганый.
— Чего тебе? — недовольно произнёс Артемий Петрович. — Сколь раз говорено было: допрежь стучи, потом гряди. Ну? Что стряслось?
— П-п-посланцы, твоя милость, — бормотнул правитель. Он был явно озадачен.
— Что ещё за посланцы?
— От известного тебе калмыцкого владельца Доржи Назара.
— По какой надобности? — И, видя, что правитель несколько не в себе, прикрикнул: — Застращали они тебя, что ли?! Язык проглотил?! Говори, ну!
— С мешком они, — с трудом выдавил правитель.
— Что ж. Небось Доржа презент жалует.
— Презент, — неожиданно хихикнул правитель. — Только дух от мешка тяжкий...
— Полно болтать-то! — рассердился Артемий Петрович.
— Ровно дохлятиной набит, — не унимался правитель.
— Чего городишь! Зови толмача да впусти их вместе с ним.
— Сам изволишь поглядеть да обонять, — торопливо проговорил чиновник и исчез за дверью.
Впрочем, странное известие это невольно заставило Артемия Петровича насторожиться. В нём было нечто смутительное. Мешок... Тяжёлый дух... От этих нехристей дождёшься и того, что какую-нибудь убоину поднесут. Обычаи у них самые дикие. Многажды имев с ними дело, он каждый раз убеждался в их непредсказуемости. Они жили по своим уставам, не имевшим ничего общего с привычными представлениями. За годы своего здесь сидения он так и не проник в них, хоть и тщился...
В ожидании Артемий Петрович стал рассеянно перебирать бумаги, лежавшие на столе. В них, впрочем, не было никакой важности: все они были доложены и резолюции накладены. Однако следовало изобразить рабочий вид. Да и сами бумаги действовали на инородцев завораживающе, ибо они бумаг не знали, а потому видели в них нечто сверхъестественное, некую магическую, колдовскую силу, обладавшую непонятной властью.
В дверь поцарапались. Это означало, что правитель ждёт разрешения впустить депутацию.
— Пущай! — возгласил Артемий Петрович и, напустив на себя важность, уткнулся в бумаги. Он не поднял головы и тогда, когда они вошли и стали на пороге. Затем, выждав сколь следовало занятому властительному человеку, глянул на вошедших и буркнул:
— Ну? С чем явились? Савелий, допросил ты их?
Толмач Савелий имел смущённый вид. Он поклонился и начал:
— Известный вашей милости владетель калмыцкой Доржи Назар прислал ближних своих людишек с важною вестью почтенному наместнику великого царя и государя...
Стоявший рядом с толмачом небольшой округлый человечек с плутоватым лицом в богато расшитом халате подобострастно обратился к губернатору с длинною речью.
— Чего он там лопочет?
— Сейчас, ваша милость. Стало быть, Доржи извещает могущественного наместника великого царя и государя, что одержал-де полную победу над врагами. Они-де были врагами его царского величества...
— Полно врать-то! — раздражённо перебил толмача Артемий Петрович. — Какие такие враги в здешней земле у государя нашего?
Савелий заклекотал, обратясь к послу, и, выслушав его ответ, доложил:
— Он говорит, что враги Доржи Назара есть одновременно и враги великого царя. А посему-де просит переслать в царствующий град Питербурх доказательство сей великой виктории.
Посол обернулся и что-то коротко бросил стоявшим за ним спутникам его. Они вытолкнули вперёд квадратного человека с объёмистым мешком. От этого движения по кабинету распространилась волна зловония.
— Это ещё что?! — сурово выкрикнул Артемий Петрович, подозревая недоброе. — Что за доказательство? Падалью несёт — мочи нет!
— Так что осмелюсь доложить, — смущённо забормотал толмач. — Уши это. Врагов, стало быть. Во свидетельство великой победы.
Посол снова торопливо заклекотал, и толмач добавил:
— Четыреста и пятнадцать ушей... Полный расчёт.
Артемий Петрович побагровел. Это было чёрт знает что такое! Вонь становилась невыносимой. С другой же стороны... Сие есть некий знак верноподданничества, явно пренебречь которым казалось ему недипломатичным...
Неожиданная и странная мысль вдруг пришла ему в голову. Отчего это ушей нечётное число? Что сие означает. Не есть ли это какой-то символ?
Зажав нос и отвернувшись, он пробормотал:
— Унесите мешок, черти! На улицу его, на мороз!
Он подождал, пока страшный презент исчез за дверьми, распорядился открыть одно из окон и велел толмачу:
— Скажи сему нехристю, что я от имени великого государя принимаю свидетельство верноподданничества Доржи Назара и поздравляю его с викторией. Однако пусть объяснит, отчего это ушей четыреста пятнадцать? Не есть ли в этом некий знак?
Посол заулыбался.
— Он говорит, что среди врагов не было карнаухих, а четыреста пятнадцатое ухо принадлежало верблюду предводителя врагов. Он был заколот и съеден.
— Ладно, коли так. Теперь гони их в шею, — приказал Артемий Петрович правителю. — Пусть выдадут им из казны медный чайник.
Посольство, кланяясь, вывалилось вон.
— Слава тебе Господи, — вздохнул губернатор. — Экая вонища. Четыреста пятнадцать ушей... Окаянные, чего придумали... Нехристи, одно слово — нехристи.
Он хотел было отправиться в трапезную и уже вышел из-за стола, как дверь снова отворилась, и правитель выкрикнул:
— Кульер из Питербурха.
Вслед за ним бесцеремонно, не дожидаясь зова, ввалился сам курьер, на ходу доставая из-за пазухи медвежьей шубы запечатанный свиток. Печать была с царским вензелем.
Трясущимися руками, не ожидая ничего доброго, Артемий Петрович сорвал печать, развернул свиток и, узнав руку Макарова[23], несколько успокоился. Одна фраза, выписанная особенно крупно, сразу бросилась ему в глаза:
«...нимало не мешкая ехать ему, Волынскому, в Питербурх по важному государственному делу...»
— Государь император приказал лично, — с важностью добавил курьер, рослый гвардейский сержант.
Глава вторая
ШАТКОЕ СЧАСТЬЕ МАРИИ
Поёт кочеток про милый животок. Раскинул ей печаль
по плечам да пустил сухоту по животу.
Пословицы
Царь девице честь окажет, коли между ног помажет.
Присловье
Праздник Богоявления Господня. Его Величество поутру слушал заутреню и литургию, не выходя из церквы в Преображенском; и вышед из церквы, славили в хоромах, где жила блаженная памяти Царевна Наталья Алексеевна, и кушали тут. Его Величество, откушав, приезжал в свой дом и почивал; а после опочивания паки в помянутые же хоромы изволил поехать, где все славельщики ожидали Его Величество, а потом славили в городке, называемом Плешбурхе, что на реке Яузе против тех же хором, а под вечер славили в Доме Его Величества; потом уже ночью славили в Немецкой слободе у директора Московской полотняной фабрики Ивана Тамеса. День был посредственный. Сегодня Его Величество на Ердане не был и полки в строю не были ж, для того, что на Москве-реке лёд зело был худ, а в иных местах и не замёрзло.
22
23