«я буду отжимать», — говорю Не, — а ты — дави». Дверть подалась, язычекъ вышел. На соплях же все. Свет горит. Никого нет. Окно распахнуто. Настоящий разгром. Валяются носки, ботинки. Моя простыня на полу. К перекладине рамы прикреплен как бы канат. Сначала привязана простыня. Ее конец связан морским узлом с другой, далее носки, опять носки, к ним привязаны кальсоны, шарф, еще что-то. Вся эта херня свешивается на улицу и обрывается где-то на уровне третьего этажа. А на асфальте под нами распластался Жир. Руки, ноги в стороны, полусогнутые. Лежит как фашистский знак. Ни шевеленья какого, ни стона.
Я в коридор. Лестница. Вниз. Выбегаю, язык на плечо, и что же вижу? Ничего. И следа никакого. Уполз.
Прошелся я туда-сюда, дошел до текстильного. Вернулся. Обошел вокруг для очистки совести. Продрог слегка. Поднимаюсь. Сидит. Что я и подозревал. Вид — краше в гроб кладут. Молвит: «извини, Игорь, как-то я смалодушничал». Я только вздохнул в ответ, «но я готов», — говорит Жир. «ой ли?» Вместо ответа он засучивает рукав и кладет руку на стол, «а ремень?» Молчит. «понятно». Вытаскиваю из своих брюк ремень, перетягиваю ему выше локтя. Он послушно сжимает и разжимает кулак, пока я ищу шприц. Втюхиваю ему пару кубиков промедола. Зрачки расширились, волосы короткие зашевелились. Молчит. Потом говорит: «я поставил». Действительно. На плитке нашей сковорода стоит. Вчерашняя вермишель начинает уже шипеть.
«ну и ладушки, я начну». Разыгрываем как обычно — в Станиславского. Сначала одну, говорю: «дама». Он — тоже. Я кладу три. Задумался. Чувствует, что там фуфло, а вскыть — очкует. Наконец выдавил: «еще одна дама», кладет. А я ему: «еще три». Серый весь стал. От нерешительности. Еще одну. А я — две. Вдруг решился. Кричит: «не верю!» А вот они сверху: пиковая и трефовая. Не дрейфь или не играй совсем. Карты в сторону, тарелку под локоть, начинаю резать выше запястья. «а яко же веровал еси» — болтовней его отвлекая, как маленького, аз воздаю. Больно ему, скрипит зубами, несмотря на укол. Жалко. А что делать? Жилы, нож тупой, конечно. Но игра есть игра, есть — так есть, ебать — так королеву. Отрезал кое-как, бросил кусок на сковородку, шипит, помешал ножом. Теперь Жир ходит, «четыре туза», — объявляет. Совсем ума лишился. Не верю, естественно. Оказывается правда, четыре туза. Стали меня есть. И все же я проигрывал реже. Жир уже в одних брюках, то там, то сям торчат голые кости, а я еще имею какой-то вид. Все-таки я играл пособранней, хотя местами и плыл, терял концентрацию. Поедалочка вообще никогда легкой не бывает. В какой-то момент показалось, что Жир взялся, вот-вот настанет перелом, «э-э, не-ет. поздно, Жирушка», — сказал я себе. Я «стиснул зубы» и так ждал, когда Жир «рухнет». Когда ели мой член, я даже привкуса мочи не чувствовал, так устал. Вымотался. Дальше было еще мучительней. Все эти бронхи там, желёзки. Свои, чужие. Отскребаешь последние вермишелины, а вся эта требуха стоит в горле. Бр-р. Хоть бы портвешком сплеснуть. Жир жилистый, я говорил. А как я ел его сердце! Натурально им давился! Ужас. Поедалочка вышла затяжной.
Уже под утро появился Не. Увидел разгром, кровищу и то, что от нас осталость, вышел. Вернулся не один. За ним шли Я и незнакомый мне парнишка в очках, «опять до объедков дошло», — заметил Не как-то даже брезгливо. Новенький по-хозяйски достал с жировской полки скатанный в трубочку ватман. Не тут же развернул его, сгреб на старый чертеж наши с Жиром останки и стряхнул в мусорное ведро, накрыл крышкой, чтоб не воняло. Сел. «жить!> — закричал я сквозь крышку.
Нежить встрепенулась, обретая вновь жизнекорень. Очкарик оказался Виталиком со второго курса. Я поменял третье лицо на второе и тут же на первое.
Я распечатал новую колоду.
ВЫСТРЕЛ
Помню, я опаздывал. Мне должны были звонить из-за границы. Я остановил опель. Там уже сидели двое — парень и девушка. Чего ради они подобрали меня, и сейчас мне непонятно.
Не прошло и минуты, как мы догнали вишневую тойоту с правым рулем. Увидев нас в зеркальце, ее водитель прибавил. Шоссе было пустое, мы приближались к Кольцевой часов в восемь вечера. Летом это было.
Опель наш на скорости так сто тридцать — сто сорок пошел на обгон, мы поравнялись. У них там было двое. За рулем — парень лет двадцати в бейсболке и узких черных очках, рядом — девушка еще моложе, босые пятки на краешке сиденья, загорелые коленки торчат вверх, на животе — кулек с вишней. Она нам улыбнулась и сказала что-то своему парню. Тойота рванулась вперед. Девушка успела выплюнуть в приоткрытое окошко вишневую косточку. Косточка попала в наше окошко. Я посмотрел на своих попутчиков.