— Кончай, Петрушка, — сказал он. — Слышь, кончай, горло попортишь!
Скоморох раскланялся, исчез. Обруч упал, и все увидели сверкающие глаза Петрухи, его раскрасневшееся лицо.
— Подайте на пропитание скоморохам-арестантам! — пуская бубен по рукам, заголосил Кострюк. — Побейте меня, да покормите, руки-ноги поломайте, да милостыню подайте!
Бубен звучал, словно в него били десятки пальцев, — это сыпались монеты.
Оба стражника смотрели на Петруху влюблёнными глазами.
— Курочка мала, а золотые яички несёт! — шепнул один другому.
— Ты смотри за бубном, кабы греха с деньгами не вышло, — рассудительно произнёс второй.
Бубен вернулся к Кострюку почти полным. Такой сбор даже целые ватаги и то видели редко — разве что на масленой неделе.
Петруха радостно озирался вокруг: как внимательно, преданно слушали только что эти люди его кукол! Вон даже ещё улыбки с лиц не сошли! А кто-то уже кричит пронзительно, как Скоморох!
Стражники отсыпали горсть меди Кострюку, а остальное быстро попрятали себе под тулупы.
Кострюк и Петруха пошли покупать еду на всю яму.
— Надо как-то стражников отвлечь, — сказал тихо Кострюк Петрухе. — Нам с гусляром словом перемолвиться надобно! Придумай что-либо, Петруша.
В конце съестного ряда, возле торговца сундуками, стоял долговязый парень и рассказывал старику сундучнику, как его высмеяли скоморохи. Старик шипел, как разозлённый гусак, но парень не уходил.
Петруха отозвал парня и сказал ему на ухо:
— Купец-то глухой, разве не ведаешь?
— Ан вот в чём дело! — радостно воскликнул парень. — То-то он слова мои никак в толк не возьмёт!
Пока Кострюк, мигом поняв Петрухин замысел, отвлекал парня разговорами, Петруха подошёл к сундучнику, поклонился и сказал, показывая на долговязого:
— С ним надо громко говорить — он глухой!
— А-а, — обрадовался купец. — То-то я его гоню — он не уходит. Чепуху мелет какую-то! Что за напасть, думаю…
— Громче с ним нужно говорить, громче, — посоветовал Кострюк, и скоморохи пошли к яме, по дороге прикупая из съестного то, что забыли купить прежде.
Стражники плелись сзади, наблюдая, чтобы арестанты ни с кем, кроме торговцев, не разговаривали.
Уже по выходе из съестного ряда (его на базаре все называли «обжорным») скоморохи услышали крики сундучника и долговязого парня: каждый старался перекричать другого, и орали они так, что у гончаров в горшках гудело.
Один из стражников побежал назад, порядок наводить.
К скоморохам подошёл гусляр, снял шляпу и ударил по струнам гуслей:
— Ты, чучело, чего сызнова тут? — удивился стражник. — Али потерял что?
— Он из наших, из скоморохов, — с поклоном проговорил Кострюк. — Родственник… Нам бы только два слова молвить.
— Два слова можно… Только поспешайте, голодранцы!
Стражник отошёл шага на два, вытянув шею, начал прислушиваться к доносящимся крикам сундучника.
— Говори, отец, — сказал Кострюк, — я по лицу твоему приметил — есть тебе о чём нам сказать… Худое ли, доброе — говори.
— Глухие так громко орут, — улыбнулся Петруха, — что стражник нашего разговора не услышит.
— Худые вести, — грустно молвил гусляр. — Свиделся я недели две назад с ватагой Потихони по дороге лесной. В лесу видел я и Потихоню, и Рыжего, и Грека, и Фомку с Фролкой… когда в землю их мёртвыми зарывали… Полонский воевода со своими стрельцами засаду им устроил. Один только Петрушка, Потихони сын названый, утёк, видно. Не было его в той могиле… Да ещё медведь исчез…
— Парнишка-то этот, отец, раньше от ватаги ушёл, вот и жив остался, — сказал Кострюк. — Видно, тебе, Петрушка, не от Полонского воеводы смерть принять суждено…
— Как это я по фокусам его не признал? — прищурился гусляр, всматриваясь в Петруху. — Да разве ты, сынок, кукольник?
— Он всё умеет, — погладил Петруху по голове Кострюк.
— Возьми, сынок. — Гусляр протянул шляпу Грека Петрухе. — Память тебе будет от ватаги твоей…
Кострюк испугался, что Петруха рухнет сейчас на снег.
— Мы пойдём, отец, — сказал он, заботливо придерживая парня. — А завтра, когда нас в связке выведут, свидимся…
Стражники расковали арестантов, открыли крышку ямы. Кострюк бросил вниз еду, спрыгнул первым.
— Левой ногой земли коснулся, — послышался голос Ерёмы, — верная примета: вести хорошие!
Кострюк едва успел подхватить мешком свалившегося на него Петруху — парня ноги не держали.
Вспыхнувшее было в яме оживление тотчас сменилось беспокойной, напряжённой тишиной.
И в этой тишине отчётливо было слышно, как старались перекричать друг друга сундучник и долговязый парень.
ХОРОШО КУЗНЕЦУ!
Кандалы только трусу страшны.
Случилась с Петрухой нервная горячка. Горел весь, никого не признавал, бредил, заговаривался.
В бреду-то всё и рассказал — почему от ватаги ушёл, какое с ним горе в дороге случилось.
Скоморохи всё с полуслова понимали — о их жизни речь. А прочие, кто в яме сидел, те толком и не разобрались — какие-то медведи, Потихони, Безобразовы да золото мальцу чудились. Одно слово — бред.
Кострюк и Ерёма каждый день в связке выходили, трав каких-то приносили, настоек. Отпоили, выходили парня. На пятый день полегчало, в сознание вошёл, заговорил, как прежде, — звонко, по-хорошему.
Скоморохи с ним долго шушукались в своём углу ямы.
— Кто украл выкуп, пусть заживо сгорит, — сказал Ерёма. — Чего потеряно — не воротишь. Какие люди-то погибли — вот кого жалеть надобно.
— Жалостью дела не поправишь, — пригорюнился Кострюк. — Нужно тех спасать, кто ещё живой. Безобразова мы, Петрушка, знаем. Зверюга дикий, а не человек. Кроме денег, никакого разговора не признаёт. Скупей его я в жизни не видывал боярина.
— Встречались с вельможным боярином, свет Безобразовым, встречались, — качал головой Ерёма. — Как тогда в его яму не попали, дивлюсь.
— Спасать стариков нужно от Безобразова, — продолжал Кострюк. — Всенепременно. А для этого тебе, Петрушка, нужно вольным быть. Смекнёшь — авось ещё какое-нибудь «чудо» придумаешь.
— Может, отпустит воевода нас? — с надеждой произнёс Петруха. — Пообещаем ему денег немного, заработаем на базаре.
Но оказалось, что воевода-то, может, и отпустил бы, да стражники не желают расставаться с выгодными и доходными арестантами.
По слухам, которые дошли до скоморохов, воевода распорядился — ещё в первый день — так: пусть посидят в яме да на цепи походят, в ум войдут, забудут, как народ на бояр наущивать.
Теперь уже только от стражников зависело, сколько времени скоморохов в яме держать: неделю, две, три.
Петруха тут же кукольный разговор сообразил:
«Спрашивает кукла Воевода странника:
— Ну, как, мол, сидят глумцы?
Стражник головой в пол:
— Сидят, воевода-батюшка, уже почти в ум пришли!
— Вот, когда совсем поумнеют, — отвечает Воевода, — тогда пусть убираются подальше!»
Посмеялись, снова завздыхали.
— Так и до лета досидеть можно, — сказал Ерёма. — Арестант — он есть-пить не просит, сам корм добывает. Да ещё барыш приносит! Я бы стражником был, полную яму одних скоморохов держал, право слово!
— Надо помочь Петрушке уйти отсюда, — решил Кострюк. — Нам, конечно, за него сидеть подоле придётся, да уж, видно, так на роду написано нам с тобой, Ерёма, не нынче оседлыми стать…
— Подумаешь, печаль! — воскликнул Ерёма. — Сорок зим об этом думали, ещё зиму подумаем!
План бегства скоморохи обсудили раз сорок, обо всякой мелочи позаботились, чтобы осечки не вышло.