— Ты нас ещё повеселишь, Петрушка! — весело молвил он. — Посмотрим мы на твои скоморошества!
Сокольничий пнул Петруху ногой, плюнул на него и вышел, заперев на три засова толстую, с набитыми поверх дерева железными полосами, дверь.
Петруха чувствовал себя как-то странно. Он знал, что живым ему отсюда не уйти. Но ужаса перед ожидающей его расправой не было. Может быть, оттого, что дело, о котором он не забывал ни на минуту ни днём ни ночью с самой масленицы — выкуп скоморохов, — теперь было позади. Может быть, потому, что в своём скоморошьем деле Петруха наконец испытал настоящее большое счастье, ощутил свою силу, могущество своих кукол. Скоморох Петрушка уже вырвался из его рук, рук Петрухи, пошёл гулять вместе с ватагами по Руси… Попробуй убей его! Посади его в яму, за тридевять замков!
— Ты что ж, парень, будешь сам скоморох Петрушка? — недоверчиво спросил прикованный мужичок. — Как же это тебя изловили-то, ай-ай-ай!
— Ай-ай-ай! — отозвался Петруха. — Вот точно так и я сказал, когда меня на базаре схватили. Уж очень я на себя надеялся, вот и попался. А ты здесь за какие провинности?
— За волос за седой сижу, — немощным голоском проговорил мужичок. — Я дворовый, боярский. Приказал мне боярин собольи шкуры, все какие есть, перещипать.
— Как — перещипать? — заинтересовался Петруха. — Не ведаю.
— А что такое щипец, ведаешь? Это маленькие этакие щипчики. Ими белые волоски из собольего меха вырывают. Соболь-то, он чем темнее, тем дороже. Вот я и щиплю. День щиплю, другой, неделю, одну, вторую… У меня от этих соболей в глазах рябь пошла. Ну и пропустил один волосок.
— А батогов не хочешь? — голосом Безобразова спросил Петруха.
Мужичок так вздрогнул, что цепь жалобно звякнула.
— Ох и схоже! Ну чисто боярин! Аж дрожь пробила! Да, всё было… И батоги… А теперь вот на цепь посадил боярин-батюшка! Неделю приказал сидеть.
— Тьфу, — сплюнул Петруха. — Слушать тошно. Сажают, аки пса, человека на цепь, а тот злыдня своего батюшкой кличет!
Мужичок испуганно, насколько цепь позволила, отодвинулся от Петрухи, закрестился, забормотал молитву.
Петруха повертелся-повертелся, отыскивая более удобное положение, заснул.
— Господи, прости меня грешного! — истово крестился мужичок, косясь на спящего скомороха. — Меня завтра из ямы выпустят на белый свет, а его смерть лютая ждёт. Я заснуть не могу, а он спокойно сон смотрит. Что ж это за люди, скоморохи, такие, прости меня господи, что даже страху не подвластны?..
…А Петрухе и на самом деле уготована была смерть лютая.
Князь её придумал, а боярин доволен остался: устроить медвежью травлю. Того зверя, которого князь на охоте поймал, каждый день псами травили. Зол зверь стал, за прутья хватался, вся клеть ходуном ходила. Пришлось вторую клетку ставить, а то, не ровен час, вырвется медведь во двор, пойдёт всё крушить на своём пути, не разбирая, где холоп, а где барин.
Челядь всю ночь готовилась к медвежьей потехе. Малый двор возле псарни, который был обнесён бревенчатой стеной в сажень высотою, превратили в арену. Поверх стены устроили балкон. На балконе поставили места для зрителей, устелили лавки коврами, для боярина и князя принесли кресла из хором.
— Пусть-ка даст последнее представление скоморох! — смеялся князь, поднимаясь по лесенке на балкон.
И князь и боярин разрядились, словно к царю на поклон: в золочёных кафтанах, поверх богатые шубы.
Дочка боярская — Князева невеста — так раскрасилась, что и лица не видно: по белой краске нарисовала чёрные брови, красные, яблоками, щёки.
— Вот уж Безобразиха-то, право слово! — шептались меж собой дворовые. — Вечером такую личину увидишь — подумаешь, лешего встретил!
Боярин, который уже с утра немало выпил, приказал принести подогретый мёд.
Слуги поднесли всем сидевшим на балконе кубки и чарки с тягучим золотым напитком.
В калитку втолкнули раскованного Петруху, оставили его посреди арены.
— Бог не выдаст — медведь не съест! — крикнул князь. — Потешь нас, Петрушка!
Петруха стоял безучастно, головы не поднимая. Белёсые его вихры падали почти на глаза, но он их не откидывал, как обычно.
Послышался такой грозный рык, что рука боярина дрогнула, мёд расплескала.
В ту же калитку, в которую только что прошёл Петруха, с трудом протиснулся большой медведь.
Он осмотрел арену, сделал несколько шагов, поднял нос — учуял, верно, запах мёда на балконе.
Потом взгляд его остановился на неподвижно стоящем Петрухе.
Петруха пристально посмотрел на медведя. Потом, внимательно, — на его лапы. На лапах отчётливо виднелись следы от браслетов.
«Так вот кого храбрый князь поймал на охоте! — вдруг осенило Петруху. — Брательника нашего Михайлу! Ну, кажется, на этот раз смерть меня миновала!»
— Бери, бери! — закричал князь, размахивая кубком с мёдом. — Улю-лю-лю!..
На привычный клич отозвались собаки на псарне, залаяли, заскулили.
Медведь повёл ухом, но продолжал смотреть на стоящего перед ним человека.
Петруха вдруг защёлкал соловьём, разлился звонкой трелью.
Михайло мотнул головой, встал на дыбы, замахал лапами.
— Ай, батюшки! — воскликнула размалёванная Безобразиха. — Занятно как!.. Ай-ай-ай!
— Ну, бери его! — сказал боярин и, видно, забыв в азарте и хмелю, что он разговаривает с медведем, а не с человеком, прибавил свое любимое: — Батогов захотел?
У Петрухи родился план спасения. Он вдруг гикнул, подпрыгнул на месте, сделал «колесо» и бросился со всех ног на медведя.
Петруха гикнул, сделал «колесо» и бросился со всех ног на медведя.
— Ой, он его съест! — взвизгнула боярышня, явно жалея медведя. — Ой-ой-ой!
Михайло всё также недоуменно стоял на задних лапах.
— Брательник мой Михайло! — успел проговорить Петруха. — Умри!
Медведь покрутил головой.
Петруха схватил Михайлу за плечо, как это делал всегда Рыжий, и сказал на ухо:
— Умри!
Взгляд медведя из недоуменного сделался удивлённо-радостным, он тряхнул лапами, словно на них были ещё бубенцы, и послушно повалился на бок, раскинув лапы и вывалив жаркий, дымящийся язык.
— Я же говорила — Петрушка его убьёт! — запричитала боярышня, размазывая рукавом краску по лицу. — Изверг, а не скоморох! Зверь! Зверь! Такого медведя пригожего погубил!.. Уй-уй-уй!
Князь и боярин, раскрыв рты, смотрели на арену.
Петруха сидел возле раскинувшегося на снегу громадного зверя и держал руку на его шее — словно душил. Петруха говорил, едва шевеля губами, все нежные слова, которые ему приходили на ум. Медведь тихо, едва приметно подрагивал лапой; ему, голодному и затравленному, тоже давно уже не хватало ласки, и он её слушал с наслаждением.
— Эй! — опомнился наконец князь. — Холопы! Тащите прочь медведя! А скомороха — на дыбу! Послушаем, как его кости трещать будут!
— Кабы Тайный приказ не разгневался, — тихо сказал боярин, — на дыбу только у них вроде право есть.
— Я сам перед царём-батюшкой ответ держать буду! — отмахнулся князь. — Эй, холопы! Убирайте зверя! Шкуру снять, мясо на кухню.
Открылась калитка, вошли трое дворовых мужиков, шагнули к медведю.
— Пора, Михайло! — сказал Петруха. — За мной!
И дёрнул медведя за ухо, как это всегда делал Рыжий.
Медведь вскочил так быстро, что мужики не успели даже охнуть. Петрушка, а за ним Михайло рванулись к калитке, выскочили во двор.
От них шарахнулись конюхи, мастеровые, псари, которые сквозь щели брёвен, ограждающих арену, следили за боярской потехой.
В несколько скачков Михайло достиг ворот и выбежал на улицу.
Петруха бежал из последних сил, чтобы не отстать.
— Михайло, брательник, за мной! — кричал Петруха, сворачивая в очередной проулок.