— Если бы дело было в одной геометрии… но мы боимся латыни.
— А, латынь! Бессмысленно к ней готовиться, поскольку всю ее прочитать невозможно, и если вы просто выберите какую-нибудь главу, то это, наверняка, будет не та глава, которую выберут они. Лучший способ — произнести над учебником заклинание, открыть его с завязанными глазами и выучить первую попавшуюся страницу; и тогда, в случае, если вы не сдадите — а, скорее всего, так оно и будет — вы сможете свалить вину на судьбу. Когда я училась на первом курсе, если я правильно помню, нам задали перевести на латынь для сочинения в прозе одно из эссе Эмерсона, а мы даже не могли сказать, что оно означало по-английски.
Три подруги снова переглянулись.
— Я бы не справилась с чем-то подобным.
— Я тоже.
— И я.
— И никто бы не справился, — сказала Пэтти.
— Мы можем срезаться на латыни и математике, но если мы завалим и другие предметы, — прощай, колледж.
— Думаю, вы правы, — сказала Пэтти.
— А я ужасно «плаваю» в немецком.
— А я — во французском.
— Я — в греческом.
— Ничего не знаю насчет немецкого, — заметила Пэтти. — Мне его не приходилось изучать. Но я помню, как Присцилла рассказывала, что отпечатанные экзаменационные работы не прибыли вовремя и фройляйн Шерин, у которой отвратительный почерк, написала вопросы на доске немецким шрифтом, и они даже не смогли их прочесть. Что касается французского, первым вопросом, кажется, было написать полный текст «Марсельезы». Она состоит из семи строф, и никто их не выучил, а «Марсельеза», да будет вам известно, такая вещь, которую попросту невозможно сочинить без подготовки. По поводу греческого, я рассказала вам о своем собственном опыте и я уверена, что хуже этого ничего быть не может.
Первокурсницы безнадежно посмотрели друг на друга. — Остались только английский, гигиена и история Библии.
— Английский — это такой предмет, о котором и сказать-то нечего, — промолвила Пэтти. — Вполне вероятно, что вас попросят написать героическую поэму пятистопным ямбом, если вы знаете, что это такое. Вам придется положиться на вдохновение, — такое не выучишь.
— Я надеюсь, — вздохнула леди Клара, — сдать тем не менее гигиену и историю Библии, поскольку на каждый предмет приходится всего лишь один час, полагаю, это не много.
— Не будь излишне оптимистична, — сказала Пэтти. — Все зависит от случая. Группа по гигиене настолько многочисленна, что профессор не успевает читать работы; он просто идет по списку и срезает каждую тринадцатую девочку. Я не уверена насчет истории Библии, но, думаю, он поступает в том же духе. Я поняла это еще на первом курсе, когда по ошибке вручила карту Святых земель, выполненную цветным мелом, профессору гигиены, а схему пищеварительной системы — профессору истории Библии, и никто из них этого не заметил. Они и впрямь были здорово похожи, но не настолько, чтобы их нельзя было друг от друга отличить. Мне приходится сказать только то, что я надеюсь, что ни одна из вас не будет тринадцатой в списке.
Первокурсницы воззрились друг на друга в безмолвном ужасе и Пэтти встала. — Ладно, дети мои, до встречи и, несмотря ни на что, не волнуйтесь. Я рада, если мне удалось немного вас подбодрить, ибо многое зависит от того, насколько вы спокойны. Не верьте дурацким историям, которые вам рассказывают второкурсницы, — обратилась она к ним, оглядываясь через плечо, — они просто пытаются вас запугать.
X. Во имя Италии
Колледж — место более или менее эгоистическое. Все здесь так заняты своими собственными делами, что не в силах уделять время ближнему, если только у этого ближнего нет чего-нибудь, что он мог бы дать взамен. Оливии Коупленд определенно нечего было предложить взамен. Она была тихой и незаметной, и только со второго взгляда выяснялось, что у нее поразительное лицо и что в глазах ее присутствует такое выражение, которого нет у других первокурсниц. По несчастливой случайности ее поместили в один кабинет с леди Кларой Вере де Вере и Эмили Уошбэрн. Они считали ее иностранкой и чудачкой, она думала, что они грубые и шумные, и после первых двух недель вежливых попыток познакомиться обе стороны перестали прилагать в этом отношении какие-либо усилия.
Учебный год шел своим чередом, но никто не знал или, во всяком случае, не обращал внимания на то, что Оливия Коупленд скучала по дому и была несчастлива. Ее соседки по комнате полагали свой долг исполненным, когда изредка звали ее поиграть в гольф или покататься на коньках (приглашать ее было весьма безопасно, поскольку ни того, ни другого она не умела делать). Ее преподаватели считали, что их долг состоит в том, чтобы подзывать ее после уроков к своему столу и предупреждать, что учиться она стала хуже прежнего и что, если она хочет сдать экзамен, ей следует подтянуться.