— Нет, — заметила Пэтти появившемуся дворецкому, — тебе выходить только во втором акте. Сначала я приму Разгневанного Родителя. — Разгневанный Родитель был извлечен из своего угла, где он тревожно бормотал свою роль. — В чем дело? — спросила Пэтти, щедрой рукой нанося морщины, — тебе что, страшно?
— Н-нет, — сказал Родитель, — мне не страшно, просто я боюсь, что мне будет страшно.
— В таком случае, тебе лучше передумать, — сказала Пэтти безжалостно. — В этот вечер мы не допустим волнения перед выходом на сцену.
— Пэтти, ты можешь справиться с Джорджи Меррилс; заставь ее позволить мне выйти на сцену без всякого парика, — вскричала Синтия, поворачиваясь и выставляя напоказ шапку желтых кудрей такого оттенка, подобного которому в природе не существовало.
Пэтти критически осмотрела парик. — Возможно, он слегка золотист для этой роли.
— Золотист! — произнесла Синтия. — Он явно оранжевый. Погоди, увидишь, как он заиграет при свете огней. Он называет меня своей темноглазой красавицей, а я уверена, что ни у одной девушки с темными или какими-либо другими глазами не может быть таких волос. Мои собственные выглядят значительно лучше.
— Тогда отчего бы тебе не выйти со своими собственными волосами? Родитель, нахмурь свой лоб, я хочу увидеть, как располагаются твои настоящие морщинки.
— Джорджи заплатила два доллара за прокат парика, и она обязана возместить его стоимость, заставив меня носить его, даже если я буду выглядеть пугалом и это испортит пьесу.
— Чепуха, — сказала Пэтти, отодвинув Родителя и уделяя безраздельное внимание данному вопросу. — Твои собственные волосы и впрямь выглядят лучше. Просто затеряй парик и держись подальше от Джорджи, пока не поднимется занавес. Появляются зрители, — объявила она во всеуслышание, — и вам придется вести себя тихо. Вы так жутко суетитесь, что вас можно услышать во всем театре. Эй, ты зачем так шумишь? — поинтересовалась она у лорда Бромли, который подошел шаркающей походкой, эхом отдававшейся в колосниках.
— Я ничего не могу с этим поделать, — ответил он сердито. — Посмотри на эти ботинки. Они так велики, что я могу разуться, не развязав шнурки.
— При чем тут я. К костюмам я не имею никакого отношения.
— Я знаю, но что же мне делать?
— Не волнуйся, — успокоила его Пэтти, — они выглядят не настолько плохо. Попытайся идти, не отрывая ног от пола.
Она пошла на сцену, где Джорджи давала последние указания рабочим сцены. — Как только по окончании первого акта занавес опустится, замените этот лес декорацией гостиной комнаты и не шумите. Если же вам придется стучать молотком, делайте это во время исполнения оркестра. Как это смотрится? — спросила она тревожно, оборачиваясь к Пэтти.
— Чудесно, — сказала Пэтти. — Я бы едва узнала.
За последние четыре года «лесная декорация» всякий раз исполняла роль натурных сцен, и часть зрительного зала обычно встречала ее гулом недовольства.
— Я как раз шла проверить, готовы ли актеры, — сказала Джорджи.
— Они все загримированы и сидят в артистической уборной, охваченные страхом сцены. Чем мне заняться теперь?
— Одну минуточку, — произнесла Джорджи, сверяясь со своей тетрадью. — Один из членов комитета будет суфлировать, второй останется с рабочими и убедится, что они управятся с занавесом и софитами там, где нужно, еще один должен подавать реплики, а двое будут помогать переодевать костюмы. Синтии за четыре минуты потребуется сменить амазонку на бальное платье. Я думаю, что тебе тоже стоит ей помочь.
— Как тебе будет угодно, — любезно сказала Пэтти. — Я встану на табуретку и буду держать платье наготове, чтобы надеть его ей через голову, как только она появится, подобно тому, как надевают упряжь на раздраженную лошадь. Здесь все готово? Который час?
— Да, все готово, и сейчас без пяти восемь. Мы сможем начать, как только публика будет готова.
Сквозь складки тяжелых бархатных кулис они вглядывались в море лиц перед собой. Восемьсот девушек в светлых вечерних платьях болтали, смеялись и пели. Обрывки песен начинали звучать в одном конце зала, весело носились вокруг, и иногда две какие-нибудь песни сталкивались между собой в самом центре зала к ужасу тех, кто громкости звука предпочитал гармонию.
— Вот идут «старушки»! — объявила Пэтти, когда около пятидесяти человек прошествовали друг за дружкой к отведенным местам возле просцениума. — Пришло много прошлогодних выпускниц. А третьекурсницы что делают? Смотри, по-моему, они собираются спеть им серенаду.
Третьекурсницы встали как один и, обернувшись к ушедшему в мир иной братскому курсу, исполнили песню, примечательную скорее своим чувством, нежели размером.