Пэтти была зачинщицей, чемпионкой и последней жертвой игры. От некоторых ее выдумок покраснел бы сам барон Мюнхгаузен. Свои истории она излагала с видом такой простодушной искренности, что наиболее возмутительные из них завоевывали доверие.
Первоначальный замысел игры, возможно, был довольно невинен, однако правило не всегда соблюдалось с той осмотрительностью, которая предполагалась, и по колледжу начали витать самые невероятные слухи. Председатель христианского общества призван в армию за то, что прогулял службу. Первая отличница в группе завалила экзамен по этике и даже не смогла пересдать. Кэти Фэйр приходится кузиной профессору Хичкоку и в глаза называет его «Томми». Эти и еще худшие истории становились достоянием общественности, и даже инсинуации относительно педагогического состава, придуманные исключительно для студенческого пользования, стали достигать ушей самих преподавателей.
Однажды Пэтти заскочила по какой-то комитетской надобности в класс, где занимались младшие курсы, и увидела, что дети, подобно их старшим товарищам, угощаются лакомыми кусочками сплетен колледжа.
– Вчера я слышала одну забавную вещь о профессоре Уинтерсе, – заговорила одна второкурсница.
– Расскажи нам. Что там произошло? – воскликнул хор голосов.
– Мне бы хотелось услышать что-нибудь забавное о профессоре Уинтерсе, – он самый серьезный человек, которого мне приходилось видеть, – заметила некая первокурсница.
– Ну, – продолжила второкурсница, – кажется, он собирался жениться на прошлой неделе, все приглашения были отправлены, все подарки получены, когда невеста заболела свинкой.
– Правда? Как смешно! – хором сказали довольные слушатели.
– Да – для обеих сторон: священник никогда не болел свинкой, поэтому церемонию пришлось отложить.
Кровь застыла в жилах Пэтти. Она узнала эту историю, которая была из числа ее собственных «детищ», только лишенная несущественных украшений.
– Где, черт возьми, ты услыхала такую нелепость? – спросила она сурово.
– Я слышала, как Люсиль Картер рассказывала ее вчера в комнате Бонни Коннот, где устраивалась вечеринка со сливочной помадкой, – смело ответила второкурсница, уверенная в авторитетности источника.
Пэтти проворчала: – И я полагаю, что к этому времени каждая из этой чертовой дюжины девиц растрезвонила о ней еще дюжине, и только границы кампуса не позволяют ей выходить за его пределы. Итак, в этой истории нет ни слова правды. Люсиль Картер не знает, о чем говорит. Ага! Так я ей и поверила! – прибавила она с потрясающим пренебрежением. – Разве профессор Уинтерс похож на человека, который осмелится сделать девушке предложение, не говоря о том, чтобы на ней жениться? – И, гордо покинув класс, она поднялась в одноместную комнату, где проживала Люсиль.
– Люсиль, – сказала Пэтти, – ты зачем распространяешь историю о заболевшей свинкой невесте профессора Уинтерса?
– Ты сама мне ее рассказала, – немного запальчиво ответила Люсиль. Она была доверчивым созданием, все воспринимавшим в высшей степени буквально, и в далеком воображаемом царстве «местного колорита» она всегда была не в своей стихии.
– Я рассказала ее тебе! – произнесла Пэтти возмущенно. – Дурочка, ты же не станешь говорить, что ты этому поверила? Я просто играла в «местный колорит».
– Откуда мне было знать? Ты рассказывала так, словно это была правда.
– Ну конечно, – подтвердила Пэтти, – в этом смысл игры. Если бы я рассказывала неправдоподобно, ты бы мне не поверила.
– Но ты ведь не сказала, что это неправда. Ты не соблюдаешь правило.
– Я не считала, что это необходимо. Мне и в голову не могло прийти, что кто-нибудь поверит в этакую чепуху.
– Не понимаю, в чем моя вина.
– Разумеется, ты виновата. Тебе не следует распускать зловредные небылицы про учителей, это неуважительно. Теперь история гуляет по всему колледжу, и профессор Уинтерс, вероятно, сам ее уже слышал. Поспорим, что в отместку он срежет тебя на выпускных экзаменах. – И Пэтти отправилась домой, покинув Люсиль в раскаянии и совершенном негодовании.
Примерно за месяц до открытия «местного колорита» Пэтти занялась новым видом деятельности, которую справедливо именовала «формированием общественного мнения» и «продвижением прессы». Происходило это следующим образом.
Колледж, являвшийся благопристойным, скромным учебным заведением, жаждущим только, чтобы его не тревожили в обстановке академического спокойствия, недавно был использован в своих интересах одной газетой – охотницей до сенсаций. Тот факт, что ни одна история не была правдивой, не умерила раздражения. Колледж осадили репортеры, которые слышали слухи и хотели их подтвердить дополнительными фактами для эксклюзивной публикации в «Сенсор», «Эдвертайзер» или «Стар». Также им понадобилась фотография мисс Бентли в роли Порции, и, поскольку она отказалась дать ее им, они объявили о своем намерении поместить «поддельное» фото, которое, как они галантно заверили, будет намного безыскуснее оригинала.
Апогеем всего этого стал случай, когда Бонни Коннот, играя в баскетбол, имела несчастье растянуть лодыжку. В нью-йоркской вечерней газете появился ее портрет, чуть ли не в натуральную величину, где она была одета в мужской по виду свитер и держала под мышкой баскетбольный мяч, а трехаршинные красные газетные заголовки кричали о том, что чемпионка по легкой атлетике и самая популярная светская девушка колледжа находится при смерти по причине травм, полученных при игре в баскетбол.
В высшей степени респектабельная семья Бонни нагрянула в колледж в негодующе-полном составе с целью забрать ее домой и с трудом была утихомирена столь же возмущенными преподавателями. Выпускницы колледжа написали, что в их время такие жестокие игры как баскетбол не одобрялись и что они боятся, что колледж деградировал. Родители написали, что заберут своих дочерей из колледжа, если их собираются подвергать подобной публичности. И бедная госпожа ректор, конечно, была совершенно беспомощна перед знаменитым правом американцев на свободу слова.
В конце концов, колледж додумался до частичной меры предосторожности – поставки собственных новостей, для чего из числа студентов были сформированы регулярные репортерские войска, возглавляемые одним из преподавателей. Самые респектабельные газеты были очень рады иметь местного корреспондента, чьи факты не требовали расследования, а менее респектабельные прибегли в свое время к более благодатной сфере сплетен и успешно забыли о существовании колледжа.
Пэтти, обладавшую репутацией «акулы пера» по английскому языку, должным образом внесли в список кандидатур и вручили ей местную газету. Сначала ее переполняло здоровое чувство ответственности, которое давала эта должность, и сознательно пренебрегала ради нее своей учебой; со временем, однако, новизна утратилась, и ее еженедельные ресурсы становились все более типично поверхностными.
Возможно, было не слишком дальновидно избрать Пэтти именно для этой газеты, ибо редактор пожелал иметь еженедельную колонку, обозначенную как «неофициальные новости», тогда как мудрее было бы поручить ей городскую газету, требующую лишь краткого изложения важных событий. Следует признать, что собственные наклонности Пэтти имели «желтоватый» оттенок, и, учитывая подстрекательства восхищенного редактора, ей было нелегко подавлять в себе скрытую страсть к «местному колориту». Тем не менее газета пользовалась широкой популярностью среди преподавателей, вследствие чего тяготела к утонченности.
На следующий день после случившихся у нее с Люсиль непредвиденных осложнений по поводу заболевшей свинкой невесты была пятница, и Пэтти мучительно занималась еженедельным формированием общественного мнения. Это была бессодержательная неделя, писать было не о чем.