– Тогда – суп.
– Мне нельзя перекусывать между основными приемами пищи.
– В таком случае, пойдем с тобой, Пэтти.
– Извини, мне нужно отнести мое белое платье в прачечную и погладить его.
– Ты собираешься нарядиться для него не меньше, чем в вечернее платье?
– Да, – сказала Пэтти, – мне кажется, я обязана это сделать ради Американской Девушки.
– Ладно, – вздохнула Джорджи, – я голодна, но, думаю, я тоже зайду и наряжу куклу для Ассоциации сеттльментов колледжа. Сегодня вечером будет шоу.
– Моя готова, – сказала Присцилла, – а Пэтти не взяла ни одной куклы. Ты видела, как Бонни Коннот сидела этим утром на биологии, на задней парте, и весь урок подшивала нижнюю юбку своей куклы?
– Правда? – засмеялась Пэтти. – Хорошо, что профессор Хичкок страдает близорукостью.
Заметим в качестве отступления, что Ассоциация сеттльментов колледжа имела обыкновение ежегодно перед рождеством распределять между студентками триста кукол, которых следовало нарядить и отправить в нью-йоркский сеттльмент.[3] Куклы должны были быть так нарядно одеты, чтобы матери из Ист-Сайда могли использовать их в качестве моделей для изготовления одежды своим собственным детям, хотя следует признать, что среди девушек сложилась тенденция стремиться к внешнему впечатлению, а не к деталям. Накануне отгрузки кукол на корабль, вечером, обычно проводилось кукольное шоу; входной сбор в два цента (принимались и банкноты) шел на уплату срочной транспортировки товара.
Было десять минут седьмого, обитатели Филлипс-холла (во всяком случае, те, кто пришли вовремя) ужинали, когда появилась горничная с визитной карточкой мистера Алджернона Вивиана Тодхантера. Ослепительная в своем белом вечернем платье, Пэтти, отчаянно извиваясь, пыталась застегнуть его на спине.
– Ох, Сэди, – позвала она горничную, – зайди, пожалуйста, и застегни пуговки на моем платье. Я не могу достать ни сверху, ни снизу.
– Вы выглядите просто прелестно, мисс Уайатт, – восхищенно сказала Сэди.
Пэтти рассмеялась. – Ты считаешь, я смогу постоять за честь нации?
– Можете не сомневаться, мисс, – сказала Сэди любезно.
Пэтти пробежала по коридору до двери приемной и неторопливо, уверенно вошла, напустив на себя тот вид, который она называла «континентальной невозмутимостью». В комнате никого не было. Она огляделась несколько удивленно, так как знала, что обе приемные в противоположном конце холла были отведены для кукольного шоу. Пройдя на цыпочках через холл, она заглянула в приоткрытую дверь. Комната была забита рядами и ярусами кукол – они лежали на каждом предмете мебели, – а в дальнем углу, в конце длинной вереницы кукол, оказался мистер Алджернон Вивиан Тодхантер, робко сидевший на краешке дивана в окружении пупсов с льняными волосами и державший в руке трех из них, чье место он занял.
Пэтти отступила за дверь, и ей понадобилось добрых три минуты, чтобы вновь обрести континентальную невозмутимость; затем она вошла в комнату и бурно приветствовала мистера Тодхантера. Осторожно переместив кукол в левую руку, он встал и поздоровался с ней рукопожатием.
– Позвольте, я заберу у Вас прелестных малюток, – любезно сказала Пэтти, – боюсь, они стоят у Вас на пути.
Мистер Тодхантер пролепетал что-то вроде того, что держать их – для него удовольствие и привилегия.
Пэтти взбила кукольные одежки и заново рассадила кукол на диване, а мистер Тодхантер серьезно наблюдал за нею, тогда как его национальная вежливость и журналистский инстинкт боролись между собою за первенство. В конце концов, он неуверенно начал:
– Послушайте, мисс Уайатт, … э-э… много ли времени юные леди посвящают играм в куклы?
– Нет, – откровенно отвечала Пэтти, – я бы не сказала, что они посвящают этому слишком много времени. Я слышала вообще-то только об одной девушке, которая ради кукол пренебрегает своими обязанностями. Вам не следует думать, будто у нас тут в каждый вечер собирается так много кукол, – продолжала она. – Это весьма незаурядное явление. Раз в году девушки устраивают то, что они называют кукольным шоу, чтобы выяснить, кто из них нарядил свою куклу лучше всех.
– А, понимаю, – сказал мистер Тодхантер. – Небольшое дружеское состязание.
– Исключительно дружеское, – подтвердила Пэтти.
Когда они направились в столовую, мистер Тодхантер нацепил свой монокль и кинул прощальный взгляд на кукольное шоу.
– Боюсь, мистер Тодхантер, Вы считаете, что мы ведем себя, как дети, – заметила Пэтти.
– Вовсе нет, мисс Уайатт, – заверил он ее поспешно. – Видите ли, я считаю, это довольно очаровательно и так… э-э… неожиданно. Мне всегда говорили, что в этих женских колледжах играют в какие-то особые игры, но я никогда не предполагал, что здесь занимаются таким женским делом, как игра в куклы.
Вернувшись вечером в свою комнату, Пэтти увидела, что Джорджи и Присцилла обложились учебниками грамматики и словарями и готовят домашнее задание по немецкой прозе. Ее появление было встречено воплем возмущенного протеста.
– Когда ко мне приходит мужчина, – сказала Присцилла, – я делю его со своими подругами.
– В особенности, если он редкая диковина, – прибавила Джорджи.
– Мы вырядились в грандиозные наряды и, когда вы выходили со службы, встали у вас на пути, – продолжала Присцилла, – а ты даже не взглянула на нас.
– Англичане такие застенчивые, – заметила Пэтти в свое оправдание, – я не хотела его пугать.
Присцилла посмотрела на нее с подозрением. – Пэтти, я надеюсь, ты не обманула доверие этого бедняги.
– Ну, конечно, нет! – Возмущенно сказала Пэтти. – Я объяснила ему все, о чем он меня спрашивал, и была предельно внимательна, чтобы не преувеличить. Однако, – добавила она с очаровательной непосредственностью, – я не могу отвечать за впечатления, которые он себе, возможно, составил. Видите ли, если англичанину однажды взбредет что-нибудь в голову, то изменить это почти невозможно.
IV. Об этике
Методы классного образования, разработанные Пэтти, были результатом богатого опыта по части учительского склада ума. К последнему курсу она привела проблему устного опроса в систему и могла с неизменной точностью предсказать день, когда ее вызовут, и вопрос, который ей зададут. Тактика ее менялась в зависимости от предмета и преподавателя, являясь следствием проницательности и знания человеческой натуры, а в каком-нибудь более стоящем деле могла бы достигнуть совершенства.
Скажем, ее преподаватель по химии был человеком, пережившим все ранние иллюзии относительно того, что девочки намного сознательнее мальчиков. По натуре он не был подозрительным, однако долгий опыт преподавания развил в нем чрезмерную осмотрительность, которая иногда не вовремя проявлялась. На своих занятиях он не разрешал отвлекаться, и страдал тот, кто считал ворон. Пэтти обнаружила его слабость в начале года и спланировала свою кампанию соответственно. Пока производимый химический опыт был ей неясен, она наблюдала за преподавателем, всем своим видом выражая сообразительность; но, стоило ей понять и пожелать ответить, как она с мечтательной, далекой улыбкой переводила рассеянный взгляд в окно, а, когда ей задавали вопрос, вздрагивала, возвращалась к химическим реалиям и через мгновение притворного раздумья выдавала блестящий ответ. Следует признать, что моменты, когда она отвлекалась, были редки; чаще всего она излучала заинтересованность.
На уроке французского она применяла абсолютно противоположную тактику. Преподаватель со всевозможной учтивостью, свойственной его нации, вызывал только тех, кто встречались с ним взглядом и, казалось, выражали страстное желание ответить. Это сравнительно упрощало дело, однако тоже требовало значительной ловкости. Пэтти роняла ручку, брызгала чернилами на страницы своей тетрадки, подвязывала шнурок и даже вовремя чихала, чтобы не встретиться с ним взглядом в неподходящие моменты. Остальные одноклассницы, которые не были актрисами, довольствовались тем, что попросту опускали глаза, когда он смотрел вдоль ряда; подобный метод, как презрительно полагала Пэтти, был ясен как день и подразумевал: «Пожалуйста, не вызывайте меня. Я не готова».