Так они еще немного поговорили, пока глаза у Коммерсанта не закрылись, голова свесилась набок, отрыжка, не дававшая заснуть, прекратилась, и он захрапел, погрузившись в мирный послеобеденный сон.
— Входите, сеньор Косме.
«Американец» стащил с головы пробковый шлем и поздоровался. Руки его, изуродованные работой, слегка дрожали.
Старинные часы в кабинете сеньора Жоаозинья отстукивали: тик-так. Вокруг громоздились горы бумаг, толстые, засаленные книги, испещренные цифрами.
— Я насчет моей землицы, сеньор Жоаозинья. Тут вот бумаги на сломку изгороди. Все по закону, не сомневайтесь.
Сеньор Жоаозинья водрузил на нос очки и внимательно изучил документ.
— Да, мне известно, что покупатель я, но в настоящее время земля мне не нужна. Позже, может быть, — и он вытащил из горы бумаги лист, покрытый какими-то расчетами.
Посетитель покрылся холодным потом, побледнел и пробормотал еле слышно:
— Но, сеньор Жоаозинья, цена не так уж велика.
— Сейчас я не могу покупать землю. Надо оплатить счета, а достать свободных денег, это, знаете, не так просто. Ну ладно, давайте поглядим, что там можно сделать. Сколько она вам стоила?
— Когда я вернулся из Америки, ее цена была около двадцати пяти тысяч реалов. Ну, теперь времена, ясно, не те: земля истощилась, посевы болеют. Если бы сеньор Жоаозинья согласился взять за восемь тысяч?
— Бог с вами, сеньор Косме! Восемь тысяч! Да это целое состояние, которого, видит бог, у меня нет! — и его карандаш начал выстукивать дробь по серебряному пресс-папье. — Нет, нет, на такую цену поищите кого-нибудь побогаче. Нет у меня средств, чтобы делать такие покупки.
Посетитель посмотрел в потолок, потом выдохнул:
— Сколько сеньор может дать?
— Ну, я не знаю… в этих делах… кто его знает, сколько сейчас стоит плантация. Дождей нет. Посевы болеют. Куда ни кинь, одни расходы. Куплю я землю, и повиснут мои денежки в воздухе. Три тысячи двести хотите?
Косме застыл от неожиданности, открыв рот и вцепившись в спинку стула, чтобы не упасть.
— Идет! С богом!
Сеньор Жоаозинья выдвинул ящик стола и достал документ. Один из служащих пошел звать свидетелей, которые потягивали водку тут же, в соседней комнате. Все расписались. Косме нацарапал несколько каракулей, означавших его согласие, и бесшумно соскользнул на сиденье стула, чтобы унять дурноту, туманившую мозги и застилавшую глаза. Сундук открылся, и запах слежавшихся денег заполнил кабинет. Посетитель получил свои три тысячи двести, а остальные принялись по очереди жать руку сеньору Жоаозинье, поздравляя с приобретением:
— Хорошая покупка, ничего не скажешь! И не дорого! Да, вот как дела надо делать. Все остальное — благотворительство.
Сеньор Жоаозинья велел пустить по кругу пунш с плавающими в нем кружочками лимона.
— Это из моего поместья. Водка шестнадцатилетней выдержки, и мед такой же, — приговаривал он, пощелкивая языком и вновь наполняя стаканы.
— С вашего позволения, сеньор Жоаозинья, я пойду. Дай бог вам удачи с моей земелькой.
— Спасибо, друг Косме. Если что понадобится, вы знаете, только скажите. Без всяких церемоний. До свидания, и будьте здоровы.
Косме простился, вышел и прямиком направился в таверну Манёфонзе, где заказал тарелку жареной рыбы и стакан тростниковой водки, чтоб залить тоску. Наевшись, взял еще кулек с печеньем и килограмм сахару. Собравшиеся вокруг с изумлением наблюдали, как «американец» выкладывает на прилавок купюры по пятьдесят эскудо, красные, как жареные лангусты, так что даже слюнки текли.
— Все, продал я мою земельку сеньору Жоаозинье. Все он купил, что из меня фабрика высосала, где я столько лет вкалывал. Дом мой, где дети мои родились, все, что я потом и кровью добыл, за три тысячи двести купил.
Он разложил купюры на стойке и задумчиво посмотрел на них.
— Нет, не землю он мою купил. Он пот мой, надежду мою за три тысячи двести в брюхо это железное упрятал, в сундук свой проклятый. — И заплакал, как ребенок, уронив голову на стойку. Потом собрал купюры, глотнул еще водки и вышел.
На улице шло обсуждение происшедшего:
— Косме продал наконец свой клочок, с домом и всем хозяйством.
Тем временем «американец» оседлал свою ослицу и поплелся восвояси. Пачка купюр во внутреннем кармане пиджака жгла ему грудь. Проезжая через ворота, ослица вдруг остановилась и выпустила струю, которая полилась, как из плохо закрытого крана. Ослы, двигавшиеся навстречу, обнюхивали грязь, вздергивали морды, отвечая на рев ослицы и задевая поклажей за стену, окаймлявшую дорогу.