Появился аукционист с кипой отпечатанных на машинке листков, влез на ящик, и торги начались.
Список товаров был огромен, но вот пришел черед бочонка с маслом.
— Сто восемьдесят, кто больше?
— Сто восемьдесят один! — поднял руку сеньор Ромуальдо.
— Сто восемьдесят один, кто больше? Сто восемьдесят один — раз! Сто восемьдесят один — два!..
Никто не поднимал цену. «Три!» — выкрикнул аукционист, и бочонок оливкового масла достался сеньору Ромуальдо, который улыбался со скромным удовлетворением. Кум Жоан горячо поздравил его.
Теперь надо доставить бочонок в Кова-Фигейру, и опять же на помощь пришел Жоан: дал старому другу осла взаймы. Все складывалось превосходно. После обеда сеньор Ромуальдо тронется в путь на своем муле, а сзади потрусит осел с бочонком на спине. Теперь ему хватит масла на целый год.
И, пообедав, он попрощался с Маргидой, поблагодарил ее за гостеприимство, сел в седло и двинулся по направлению к таможне. Кум Жоан нашел одного парня, который согласился помочь.
Был второй час, и таможня была еще закрыта, но стоило лишь постучать, как дверь распахнулась.
Парень с помощью чиновника принялся готовить вьючное седло: везти бочонок так далеко — дело нелегкое. Изо всех сил натянули подпруги, потом осторожно положили бочонок поперек вьючного седла, сверху крест-накрест перехватили веревками, затянули узлы намертво, так что веревки впились в шкуру осла. Решили, что теперь груз закреплен надежно, и оставили осла в покое.
Сеньор Ромуальдо расцеловался с кумом, расставаясь с ним бог знает на сколько времени: старик нечасто приезжал в город, такие путешествия в его возрасте — не шутка. Пусть уж лучше Жоан навестит его в Кова-Фигейре: он помоложе и покрепче, пусть приедет и обязательно захватит с собой Маргиду, тамошний воздух пойдет ей на пользу, излечит от мигреней.
От площади улица круто шла под уклон. Какой открывается вид на море: по вечерам там собираются горожане поговорить о всякой всячине, подышать свежим воздухом. Когда он, Ромуальдо, жил в городе — много лет тому назад, — то каждый вечер приходил туда, присаживался на пьедестал памятника и вел с уважаемыми в городе людьми долгие разговоры. В те времена он был молод, отменно здоров, и денег хватало. Жалованье было невелико, но все стоило дешевле. В Центральной школе ему платили двадцать пять милрейсов в месяц, и он мог покупать себе на десерт виноград из метрополии. А теперь еле-еле сводит концы с концами и тащится в солнцепек по рытвинам и ухабам за этим несчастным бочонком…
На площади, еще не успели свернуть за угол казначейства, бочонок упал. Упал и покатился. Кум Жоан, который шел позади, завопил не своим голосом и бросился к месту происшествия. Старик словно окаменел в седле. Закричал и таможенник. Бочонок все катился, грохоча по мостовой, а потом ударился о парапет. Обручи соскочили, ободья разошлись, и масло ударило струей. Костлявая собака с отвисшими сосками стала лизать блестящую мостовую.
— Кум Ромуальдо, что ж это такое?! — горестно воскликнул Жоан.
Ромуальдо даже не пошевелился. Он неотрывно смотрел на собаку, лизавшую масло: на мостовой натекла целая лужа.
— Какое несчастье, какое несчастье! Приехать из такой дали, уплатить сто восемьдесят одно эскудо — и вернуться домой с пустыми руками…
— Брось, Жоан. Если я пережил Мануэла, не умер с горя, то потерять хоть тонну масла мне нипочем.
Он раскрыл свой огромный зонтик: щелкнула пружина. Сухонькое тело сеньора Ромуальдо спряталось от зноя и от сочувственных взглядов горожан.
Дракон и я
Я подрос и решил, что пора мне уже обзавестись собакой, а тут мы с братом узнали, что сука сеньоры Фелисмины ощенилась, и отправились в Ашада-Гранде выбрать самых красивых щенков.
Хозяйка провела нас в сад, где лежала недавно разродившаяся собака, но оставалось при ней только два щенка — остальные подохли сразу же, сказала нам сеньора Фелисмина, роды были тяжелые. Щенки едва шевелились, с трудом сосали молоко, а мать — исхудавшая, все ребра наружу — тоже еле-еле двигалась, нежно поглядывая на своих щенков запавшими глазами. Жизнь у нее была тяжкая — совсем как у людей.
Сеньора Фелисмина велела нам прийти недельки через две, когда щенки немного окрепнут, и все эти две недели мы почти не выходили из ее сада: выпаивали щенков молоком, — они пили жадно, и животы у них раздувались и делались тугими как кожа на барабане.