— Все в твоих руках, — сказала она. — Хочешь ехать, так поезжай. Что бы ни случилось, я не имею права вмешиваться в вашу судьбу. — И добавила жалобно: — Жоазиньо уехал, и я ни разу не получила от него весточки. Тьяго прислал всего два письма, ему там несладко приходится, ох как несладко. А теперь ты. Я не имею права вмешиваться. Да хранит тебя бог, и смотри не забывай обо мне, как Жоазиньо и Тьяго.
Вот и все. Не такого напутствия ожидал Мане Кин. Он надеялся, что разговор с матерью придаст ему мужества, сделает все простым и ясным, он ждал, что нья Жожа укажет ему лучший выход, как она обычно и поступала, когда дело касалось других.
— Если бы я смог использовать источники у Речушки… — невольно сорвалось у него с языка.
— Такая уж у вас судьба — уезжать… — прошептала нья Жожа. В голосе ее не было ни удивления, ни недовольства. Только странная отрешенность и обида, и еще покорность.
Но сын прервал ее:
— Мне совсем не хотелось бы ехать с крестным…
— Следуй своей судьбе, — посоветовала матушка Жожа. — А она у всех вас одна, все вы уезжаете. Для тех, кто остается тут, жизнь кончилась. Будь я на твоем месте, я бы тоже уехала, как другие. У каждого своя дорога.
Над землей сгущались пепельно-серые сумерки. День еще не угас, но горы казались черными и оцепеневшими, и сверчки уже завели среди камней свою монотонную песню.
Желая переменить разговор, Мане Кин произнес:
— Говорят, ньо Жоан Жоана объявился в Долине Гусей.
— Этот человек приносит несчастье.
— Знаешь, о чем мне вдруг подумалось?
— Что ты сказал, Кин?
Мане Кин не ответил. Голова у него кружилась, точно воздушный шар на ветру. Он встал.
— Пойду поднимусь в горы…
— Поужинал бы сначала, а?
— Нет. Я скоро вернусь.
— Но куда ты идешь? Куда?
Мане Кин промолчал. Нья Жожа продолжала сидеть на пороге дома. Едва за сыном захлопнулась калитка, она обернулась к креслу и пробормотала:
— Ты видишь, Жайме? У них у всех одна судьба. Уезжают друг за другом. Теперь очередь Кина. Каждый в свой срок выбирает себе дорогу. Когда-нибудь наступит черед Джека. И я останусь с тобой одна. Ближе к своим покойникам, чем к своим живым.
Призрачная тень, сидящая в кресле, ласково улыбнулась, протянула к ней руку, как бы желая благословить, и тут же растаяла в воздухе, словно это движение рассеяло волшебство. Тогда нья Жожа поднялась и пошла на кухню посмотреть, не готова ли кашупа[7]. Оказалось, что огонь в очаге погас и железный котел давно остыл. До поздней ночи шарила она по углам, ища запропастившиеся куда-то спички.
— Я беседовал с моим крестником, — сказал Жокинья, когда, окончив дневные хлопоты, ньо Андре вошел в дом.
— Да? — откликнулся Андре, вытирая потное лицо рукавом рубахи. Человек прямой, небольшой охотник до разговоров, он взвешивал каждое слово и был скуп на жесты. Все, что ни делал Андре, было разумно, потому что он доверял только фактам и собственному опыту, но мысли свои выражал с трудом, будто копал землю или рубил топором дерево. Никто не решился бы в его присутствии заниматься пустой болтовней или оспорить его твердое убеждение, что мотыга создана для того, чтобы копать землю, а топор для того, чтобы колоть дрова или валить деревья, и что, срубив дерево и вскопав землю, не надо снова копать ту же землю и рубить то же дерево. Все, что он говорил, было проверено им на деле, а уж дело свое он знал. Вероятно, поэтому он находил правильным то, что действительно было правильно, а неправильным то, что действительно было неправильно. Одним словом, человека этого сформировал его образ жизни.
— Если от нас зависит приносить друг другу пользу, — продолжал Жокинья, — я не вижу особых причин, почему бы мне не увезти его в Бразилию и почему бы ему не поехать со мной.
— Верно. Совершенно верно, — подтвердил Андре. Голос его звучал приглушенно, но был глубоким и чистым, словно исходил из гранитной груди, в которой самый ничтожный звук приобретал особую значительность.
Глава четвертая
В тот же день ньо Жоан Жоана прибыл в Долину Гусей. Он обосновался на хуторе, перешедшем к нему от бедняги Алваро за долги. Усадьба бывшего владельца представляла собой неказистый на вид, неоштукатуренный дом; в единственной его комнате, разделенной вместо перегородок циновками, пол был земляной. Девушки, приехавшие с ростовщиком из Порто-Ново[8], привезли ему одеяла и раскладушку. Сам он захватил продукты, уложенные в холщовый мешок, — початки кукурузы, кусок сала, галеты, купленные на Сан-Висенте. Об остальном предстояло позаботиться жене арендатора.