Утро уже занялось, и обращенная к востоку огромная Гора-Парус, напоминающая пирамиду, утратила всякую таинственность. Эсколастика углубилась в заросли гигантского красноствольного ямса, раздвигая руками хлеставшие ее по лицу широкие, покрытые росой листья. Водопад, укрывшийся за гладкими камнями и разбросанными то тут, то там кустами ямса, находился чуть поодаль. Вода низвергалась с замшелого утеса, который нависал над выдолбленной в гранитной глыбе выемкой, формой и размером напоминавшей большую бочку. Ручей, наполовину высохший, огибал гранитную глыбу, исчезая и появляясь вновь среди темно-зеленых трав и кустарников. Безмолвие и темнота ночи еще не ушли отсюда. Эсколастика остановилась у водопада, оглядываясь по сторонам, как пугливая лань, которая боится подойти к водопою.
Она положила на землю сосуд из тыквы, холстину и мыло. Немного помедлила в нерешительности. Прислушалась, снова осмотрелась вокруг. В двух шагах от нее банановые пальмы сплетали кроны, словно опираясь друг на друга, стоя дремали живые существа. Мощные побеги ямса пробивались из влажной земли, будто чьи-то жадные, таинственные руки с угрожающе стиснутыми в кулак пальцами. Где-то чирикнул воробей, должно быть, во сне. Но это было первым сигналом пробуждающейся жизни. Свежий ветерок пробежал вдоль ручья, осторожно касаясь почти отвесных берегов. Вскоре розовые полосы зари бесследно растаяли в небе.
Эсколастика развязала пояс, юбка соскользнула на землю, на нее упали другие одежды. Дрожащая, обнаженная, кинулась она к каменному водоему. Присев, поплескалась в воде, раза два поспешно, как воробышек, окунулась. Потом намылилась, и тело ее стало скользким, точно рыбья чешуя. Руки Эсколастики были жесткими и мозолистыми, как у мужчины, и казались чужими в сочетании с девичьим телом. Выпрямившись, она попала под струю водопада, низвергавшегося ледяным душем прямо на нее. Растерев кожу шершавыми ладонями, она сполоснулась. Прикосновение собственных жестких мозолистых рук заставило ее трепетать — так от внезапного прикосновения крыльев стрекозы по стоячей, сонной воде расходятся круги.
Выйдя из водоема, продрогшая до костей Эсколастика завернулась в холстину, у нее зуб на зуб не попадал. Ветерок, который прежде легко порхал, совершая неторопливую утреннюю прогулку, вдруг превратился в ураган и, закружившись бешеным вихрем, сжал ее в леденящих объятиях; дикие фиговые пальмы встрепенулись, несколько листьев отделилось от кроны и, кружась, устремилось вниз; банановые пальмы очнулись от тревожного забытья; ямс замахал в воздухе огромными расплющенными руками, но улеглись на землю опавшие листья, тихонько прошелестели потревоженные ветром молодые побеги, и вновь воцарилась тишина.
Вот тогда-то со стороны банановой рощи и раздался истошный вопль, отозвавшийся вдалеке резким металлическим эхом. Эсколастика высвободила голову из простыни, прислушалась, пристально вгляделась в банановые пальмы, за которыми еще лежала густая тень. В тишине, охватившей окрестности таким плотным кольцом, что даже шум падающей воды не в состоянии был через него пробиться, зазвенел отчаянный крик, словно то был голос земли, которая на погибель себе превратилась в человека или животное и обрела способность ощущать боль, жаловаться и бунтовать. Страх обуял Эсколастику, беззащитную в своей наготе. Страх, что поблизости окажется мужчина. Обнаженная девушка — легкая добыча. Это была единственная связная мысль, пришедшая ей на ум. Не разбирая дороги, бросилась она в пещеру под скалой и притаилась там. Несколько секунд, показавшихся ей часами, она с мучительным беспокойством вслушивалась в сдавленный хрип человека, чье горло сжимали, должно быть, безжалостные руки убийцы. Наконец жертва, видимо, перестала сопротивляться, и все стихло.
Ах! Эсколастика с облегчением прижала руки к груди и истерически расхохоталась. Эхо отбросило прочь охватившие ее смятение и ужас: это кричал не человек, это кричал не мужчина. Ей были хорошо знакомы эти болезненные стоны. Боже милостивый! Нет, это кричал не человек. Несколько лет назад как-то вечером она впервые услышала эти крики и кинулась бежать со всех ног, словно ее преследовала нечистая сила. Оказалось, что так стонет рожающая банановая пальма. Да-да, рожающая банановая пальма! Банановые пальмы так же, как женщины, мучаются при родах. Так же, как женщины, они кричат от боли, даря своим детям жизнь. Эсколастика ожесточенно принялась растирать холстом тело и снова ощутила сквозь материю прикосновение своих жестких пальцев.