И поэтому в доме ньи Аны всегда водились рыба, сыр, водка, мед, листовой табак и многие другие товары, предназначенные для продажи. У нее имелись даже лески для удочек, и спички, и куски материи на платье; если соседке вдруг было что-нибудь нужно, стоило только постучаться к ней в дверь: «Эй, нья Ана, я вам тут яичек принесла, есть у вас соленая рыбка? Дайте-ка я погляжу какая». Ньо Бешуго всю жизнь работал как вол, и утомительные, бесполезные хлопоты вконец его доконали. (Не раз и не два, когда он был еще в расцвете сил, засухи в короткий срок сводили на нет плоды его кропотливого труда, разрушали его надежды на то, чтобы как-нибудь наладить жизнь. Он не сумел уберечь от ненастной стихии домик из двух темных комнатушек и два клочка поливных земель на краю равнины.) Единственный мужчина в семье, он все еще повышал голос на домочадцев, но теперь это уже не имело никакого значения, предприимчивые и ловкие представительницы слабого пола совсем оттеснили его в сторону. Заправляла всем в доме нья Ана. А потом шли дочери: не по старшинству, а по сноровке в работе их можно было распределить в следующем порядке: Жоанинья, Роза и потом Мариета. Как утверждали злые языки, петух в этом курятнике не пел. Ньо Бешуго был в собственном доме пустым местом. Но он не обижался, он понимал, что получает по заслугам. Целыми днями ньо Бешуго сидел в углу около кувшина с водой или у ворот, у него болели ноги, покрытые гнойными язвами, которые образовались от укусов тропических насекомых; он подсчитывал на кукурузных зернах, какой доход приносит жене торговля, а тем временем его дочери на собственном горбу доставляли товары во все концы острова… («Однако, — размышлял он, — все идет гладко лишь до тех пор, пока не наступит засуха, будь она неладна, а с нею вместе и голод, ведь засуха — словно землетрясение, она все разрушает на своем пути, и тому, кто не был заживо погребен, снова приходится на развалинах строить жизнь и снова туже стягивать пояс и пересчитывать на ладони оставшиеся на завтрашний день зернышки кукурузы».)
Нья Тотона покачнулась, в отчаянии стиснула голову руками:
— Люди добрые! Померла там, что ли, эта егоза?!
Жоанинья опустилась на колени около низенького
забора, поставила на землю свою корзину и принялась болтать:
— Роза отправилась в горы. Я распрощалась с ней у поворота к хутору ньо Гуалдино. Мариета вышла пораньше — ей сегодня предстоит долгий путь, мать послала ее в Таррафал, что у Белого Холма. Сейчас она, верно, уж прошла перевал. С нею увязались Дадо и паренек ньо Лоуренсиньо с мулом. Говорят, в Таррафале нынче рыбы видимо-невидимо.