Сам того не замечая, Мане Кин машинально повернул к дому, хотя понятия не имел зачем. Предчувствие ли влекло его домой или ему хотелось оказаться поближе к маяку, который бы рассеял окутавший его душу мрак? Едва он осторожно ступил на порог, нья Жожа бросилась к нему с распростертыми объятиями, чего прежде никогда не бывало. От пережитых волнений Кин еле держался на ногах. Он даже прислонился к стене, чтобы не упасть. Мать тут же сообщила ему новость: нынче утром на поливных землях у Речушки корова ньо Сансао опять забралась на их поле и причинила немалый ущерб. Если бы кум Ньоньо не подоспел вовремя, скотина потоптала бы все посадки маниоки и батата. Кум сам рассказал ей об этом.
— Я тебя едва дождалась. Сходи к ньо Сансао и вели ему стреножить своих коров. Если они еще хоть раз к нам заявятся, я буду жаловаться. Кум прогнал корову вверх по ручью, веревки под рукой не оказалось, и она может снова вернуться на огород. Передай соседу, пусть немедленно пошлет за ней батрака. Ну что это за жизнь проклятая, господи боже мой. Кругом одни неприятности, не одно, так другое!..
Мане Кин не стал дослушивать до конца материнские жалобы. Тяжело вздохнув, он вышел из дому и направился по тропинке, ведущей прямо во владения ньо Сансао. Спустившись с пригорка, он в мгновение ока вскарабкался по крутому откосу. Дом Сансао находился в стороне, до него оставалось еще несколько десятков метров, и Мане Кину приятно было пройтись, ему даже захотелось поговорить с веселым стариком, чтобы отвлечься от своих мыслей.
Во дворе перед домом разгуливали, пощипывая редкую траву, две коровы; жилищем хозяину служил старый амбар, где в прежние времена отец Сансао хранил бочки с водкой. Тишина дремала под сенью огромных вековых деревьев, окружавших ветхую постройку. Сорняки росли повсюду — во дворе, около мрачной лачуги, на крыше с подгнившими стропилами, в щелях стен. Зрелище это удручающе подействовало на Мане Кина. Ему подумалось, что сорняки заполонят в конце концов весь дом и, словно тысячеголовая гидра, поглотят его вместе с хозяином.
— Эй, ньо Сансао!
— Кому это я понадобился? — раздался из глубины дома хриплый голос, в котором слышалось нескрываемое удивление.
Дверь была не заперта, и Кин вошел внутрь. Сансао проворно соскочил с кровати. Его тощие, с почерневшими от никотина пальцами руки придерживали спадающие штаны, старик затыкал их за пояс и при каждом рывке подпрыгивал не хуже проказливой обезьяны. Исполняя на ходу этот своеобразный танец, он устремился навстречу гостю. Странный это был старик, на коротких и кривых ногах, с маленькой вертлявой, как у ворона, головой, с красным, длинным и крючковатым носом, испитым лицом, с постоянной, будто приклеенной к беззубому рту, плутовской ухмылкой. Его большие навыкате глаза без ресниц глядели хитро и живо, темные зрачки подрагивали в испещренных красными прожилками озерцах, а неизменная насмешливая гримаса выдавала бесшабашную натуру. Вынырнув из глубины хижины (то был единственный уцелевший после смерти его отца амбар), Сансао подошел к Мане Кину.
— Ах, это ты, парень. — Он закашлялся и сплюнул в темноту. — Давненько, по правде сказать, не видывал я тебя в моем доме. А мне страх как хочется поболтать с тобой на досуге. Слыхал, будто ты в Бразилию собираешься. Я говорю, ходят такие слухи… — Он двумя рывками подтянул сваливающиеся штаны и подпрыгнул сначала на одной, потом на другой ноге. — Этим обормотам ничего не стоит сболтнуть лишнее…
Комната была длинная и сумрачная, с земляным полом и таким высоким потолком, что он едва виднелся вверху, с вечно темными углами, где днем и ночью в груде беспорядочно нагроможденных бочек хозяйничали мыши; только привыкнув к темноте, можно было разглядеть стоящую посередине кровать. В комнате пахло мочой, плиточным табаком и тростниковой водкой.
Мане Кин подсел к столу, сколоченному из досок фиговой пальмы. Он примостился на самом краешке скамейки, заваленной полусгнившими, грязными от пота и пыли чепраками из мешковины, старыми седлами, упряжью, перевязанной веревками из конского волоса и волокна клещевины, поверх которых лежали плитка табака и гроздь бананов. Сансао приблизился к гостю на своих кривых ногах («Я всю жизнь провел в седле», — любил повторять он), остановился перед Кином, словно намереваясь спросить о новостях, но в действительности ему самому до смерти хотелось поработать языком, в сотый раз похвастаться своими сумасбродными выходками, вспомнить о добрых старых временах, когда он, вихрем налетев на хутор, обкрадывал родного отца и как оголтелый скакал верхом по горам и долинам во главе такой же оголтелой ватаги друзей. Чтобы прочистить глотку, он снова откашлялся, отвернулся и сплюнул со снайперской меткостью в открытую дверь, точно выстрелил из ружья. (Это был особый плевок, и Сансао гордился тем, что умеет выплюнуть так далеко вязкую массу бурого табака. Он «стрелял» не глядя, и, если плевок попадал на одежду неосторожного прохожего, оставалось пятно, которое, поговаривали, ничем нельзя вывести. Простодушные односельчане явно преувеличивали: Сансао считался у них чем-то вроде колдуна или знахаря, спознавшегося с нечистой силой.)