— Как это душа не лежит, парень?! Или ты здесь клад надеешься отыскать?
— Я не хочу покидать свое дело и своих близких. Как бы то ни было… кто покидает родину, теряет душу…
— Что?! — Анселмо схватился обеими руками за кончики усов, словно за спасительные корни деревьев на краю пропасти. Лицо его сразу стало озабоченным. — Ладно. Молчу, — пробасил он. — У каждого должна быть своя голова на плечах.
— Я не стану смотреть, как вода течет мимо, — повторил Мане Кин только что услышанные слова.
— Значит, ты намереваешься сделать запруду около Речушки?
— Я не стану смотреть, как вода течет мимо, — эхом отозвался Мане Кин.
Анселмо поддержал его:
— Это ты правильно надумал. Всегда стоит помериться силой с природой. Без борьбы, знаешь ли, нет жизни. Это ты хорошо надумал. — Он нагнулся, взял инструменты, положил их на плечо и удалился, не сказав больше ни слова.
Вместо того чтобы продолжать подъем, Мане Кин свернул направо и зашагал по тропинке, которая привела его к неширокому плато вулканического происхождения. Примыкая одним концом к равнине, оно расстилалось, точно большой светло-серый платок. Отсюда можно было видеть все орошаемые земли у Речушки вплоть до рощи диких фиговых пальм и конголезской фасоли, где таился родник. Он сел на корточки, обхватил руками колени и принялся обозревать материнские владения. Большая часть противоположного холма принадлежала нье Жоже. Четко видневшаяся издали цепочка камней отмечала отводной канал; поверху, там, где кончались террасы, холм окаймляли кусты сахарного тростника. Кину нравилось сидеть на закате дня на поскрипывающем при каждом движении туфе и слушать глубокую тишину долин; он любовно оглядывал уступы террас, спускающихся вниз по склону до оросительного канала, тщательно сделанные и ухоженные. Стены воздвигались прочные и строго вертикальные, с вырытыми по краям ступеньками, чтобы можно было переходить с одной террасы на другую. Растения тоже сажались продуманно — каждый вид на отдельной грядке, борозды канала были глубокие, емкие и безупречно прямые. Ценою неимоверных усилий, стойкости и каждодневных жертв поддерживались в порядке эти сооружения, и посадки радовали глаз своей сочной зеленью, хотя многие уже сникли — корни с трудом высасывали из почвы остатки влаги, пытаясь утолить жажду, которая их мучила уже целый год. В месяцы обильных дождей террасы были самым радостным для Мане Кина зрелищем. Картофельное поле разливалось, точно океан, захватывая даже часть выгона ньо Сансао. Вдоль оросительных каналов зеленели ряды фасоли, тыквы, гибкие стебли маниоки, достигавшие человеческого роста; банановые пальмы простирали к небу огромные руки и едва ли не каждый час дарили людям плоды; кукурузные стебли были внизу толстыми, как бамбук, фасоль взбиралась по камням оросительного канала до границы с Большим Выгоном, и все вокруг казалось удивительно мягким, приятным, будто по земле разостлали пушистый ковер.
Таков был мир Мане Кина. Тесный и ограниченный мир: десяток террас на горных склонах, постоянно пересыхающие отводные каналы, наполовину пустой водоем, но ему этого хватало. Хватало потому, что он верил в будущее своей Речушки. Многое не было здесь доведено до конца. Многое только предстояло осуществить: сделать еще несколько террас, вновь вернуть источнику жизнь и, наполнив водоем, напоить наконец досыта жаждущую землю, всю до последнего сантиметра. Эта надежда удерживала его. И все казалось ему по плечу, даже самые дерзкие планы, пока не распались узы и не порвалась нить, привязывающая его к земле…
Однако с тех пор как крестный отец предложил увезти его в Бразилию, другой мир овладел сердцем Мане Кина; рассказы о далекой стране, несравненно большей, чем эта горная долина с террасами, позволили ему по-иному увидеть расстилающийся перед глазами знакомый пейзаж; рассказы о могущественной стране, несоизмеримой с этим маленьким островком гибнущей от жажды зелени, прилепившимся к крохотному водохранилищу около Речушки, расширили круг его представлений. Будто раздвинулись высокие горы, которые он с детства привык обнимать взглядом, когда сидел на каменной ограде своего сада. В глубине души Мане Кин начинал верить в прочность цепей, какими земля, прячущаяся среди гор, сковала его по рукам и ногам. Он вспомнил случай с Жоаной Тудой из Крестовой Долины. Мане Кину было лет десять, когда однажды утром он играл во дворе с ребятами. Вдруг перед ними появилась тощая, горбатая, курносая старушонка с огромным клыком, торчавшим изо рта, и закричала испугавшим всех гнусавым голосом: «Эй, паренек! Пить хочется до смерти! Принеси мне, голубчик, кружку воды!» Приятели Кина, перемахнув через забор, бросились врассыпную, кто куда, но он не мог последовать их примеру, поскольку, как хозяин, обязан был проявить гостеприимство. Он принес кружку и покорно протянул ее женщине. Выпив залпом воду, она возвратила мальчику кружку и направилась к выходу. Мане Кин побежал в дом и поставил кружку на место: кверху дном на крышку кувшина. Когда он вышел на улицу, мальчишки, присев на корточки, осторожно выглядывали из-за ограды и Инасио, самый старший из них, вытаращив глаза, указывал пальцем в сторону калитки. Кин глянул туда и увидел, как старуха снова вошла в сад и осмотрелась по сторонам, словно что-то искала. Мужество измейило пареньку, он тоже перескочил через забор и присоединился к друзьям. Старуха прошлась по двору, подошла к калитке, посмотрела на дорогу и воскликнула: «О господи, дайте же мне уйти отсюда!» Время шло, а она все расхаживала по двору и твердила: «О господи, дайте же мне наконец уйти отсюда!» Солнце стояло в зените, когда появилась матушка Жожа. «Эй, Жоана Туда, тебе здесь что надо?» — спросила она. «Я давно тут маюсь, а должна еще засветло попасть в Крестовую Долину, времени-то мало осталось». — «Так что же ты не торопишься?» Но старуха подошла к забору, выглянула за калитку и вернулась обратно, словно ей не хватало смелости тронуться в путь. Так она и кружила, словно в нелепой пляске. Выбившись из сил, Жоана Туда приблизилась к Мане Кину — в присутствии матери он чувствовал себя куда спокойнее и наблюдал за колдуньей, стоя в дверях; товарищи разбежались по домам. Жоана Туда прошептала ему на ухо: «Ой, паренек! Ради всего святого, милый! Прошу тебя, поставь кружку дном книзу, чтобы я могла уйти». Он сделал, как просила Жоана Туда, и лишь тогда она покинула двор ньи Жожи и пустилась в дорогу. Матушка Жожа объяснила ему, что, если перевернуть вверх дном посуду, из которой пьют колдуньи, они остаются будто привязанными к месту. «Как же они могут быть привязанными, если нет веревки?» — удивился он. Мать ответила: «Понятия не имею, Кин, знаю только, что могут».