Безмятежную тишину беседки нарушало жужжание насекомых. Точно скрежет пилы по железным брусьям или царапанье ногтем по стене, это жужжание невыносимо терзало слух, действовало на нервы. Мухи производили крыльями однообразный дребезжащий звук, казалось, они и на свет-то родились единственно для того, чтобы описывать тесные, все суживающиеся круги над головами спящих людей. В конце концов эти назойливые создания так допекли Жокинью, что он не помня себя вскочил с шезлонга и принялся остервенело размахивать платком. Он носился по беседке как угорелый, подпрыгивая и стегая воздух с удивительным для него проворством. Когда силы оставили его, Жокинья снова плюхнулся в кресло, тяжело пыхтя и отдуваясь. Надо бы натянуть здесь сетку с мелкими дырочками, пускай проникает воздух, но не мухи. Он сделал бы это давно, будь дом его собственностью. Жокинья снова накрыл лицо платком, скрестил руки на животе и, прежде чем вновь отдаться плавному течению мыслей, подождал, пока сердце станет биться ровнее. Однако он уже не помнил, о чем размышлял, и занялся решением самой мучительной для него сейчас проблемы. И вот к какому выводу он пришел. Если больной ребенок отказывается от подслащенной микстуры, которая восстановит его силы и аппетит, и не желает принимать лекарство, чувствуя к нему непреодолимое отвращение, или не отваживается проглотить его, потому что не знает, принесет оно пользу или нет и каково оно на вкус, нужно обманом влить ему в рот первую ложку. Если хитрость не помогает, если ребенок не поддается на ласковые слова и уговоры и упрямо стискивает зубы, решив во что бы то ни стало сопротивляться, тогда единственный выход — прибегнуть к силе, к насилию, если понадобится, но добиться, чтобы микстура ему понравилась. Для достижения цели все средства хороши. «Каковы бы ни были средства, но, если цель благородна, нельзя не исполнить свой долг». Надо быть прозорливым, надо уметь заглядывать вперед и выбирать не дорогу, а будущее, к которому эта дорога приведет. И только если выбранная судьба этого достойна, стоит стремиться к ней. И протягивать руку другим, нуждающимся в помощи, пускай они и не понимают своей пользы, и вести их к этой судьбе даже вопреки их желанию. «Если я нашел того, кому стоит протянуть руку, надо, не раздумывая, это сделать… Надо влить парню в рот первую ложку лекарства». Вот как размышлял Жокинья о судьбе крестника.
Он считал себя давнишним должником отца Мане Кина. А то, что причитается мертвым, нужно заплатить их детям. Ведь это отец Мане Кина уговорил его покинуть родину. Он рекомендовал Жокинью своему родственнику, управляющему компанией «Шипшандлер» на Сан-Висенте. Тому оказалось нетрудно устроить его помощником повара на корабле, идущем в Панаму. А отправиться в плавание — это все равно что начать вычесывать из волос перхоть, услыхал он как-то раз от бывалого матроса, стоит только заняться этим, и потом не остановишься. Судьба долго носила Жокинью по морям — лет десять или двенадцать, он теперь и сам сбился со счета, — бросая его то на один, то на другой пароход, к грекам, китайцам, норвежцам, американцам; дважды корабль, на котором он плыл, шел ко дну, в одном из кораблекрушений он чуть было не утонул, проведя в ледяной воде шесть часов; побывал он в Японии, в Китае, повидал, хоть и мимоходом, все пять континентов, узнал о нищете и стремлениях народов, об отчаянной борьбе жителей различных широт за лучшую долю и, устав от бродячей жизни, осел наконец в Буэнос-Айресе. Но пробыл там не больше года. В то время Жокинья был многообещающим юношей, как он любил себя называть, без семьи, без друзей, без пристанища. После того как он не очень успешно попытался обосноваться в портах Южной Бразилии, судьба (он говорил о ней как о прокуроре или импресарио) свела его с невозмутимым, добродушным толстяком, который тоже искал компаньона, ведомый, сам того не зная, счастливой звездой. Как и Жокинья, бедняга был одинок и метался по свету, словно сухой осенний лист под порывами капризного ветра. И настолько походил на Жокинью своей страстью к бродяжничеству и своим одиночеством, что встреча эта показалась обоим знамением, точно их общий жребий определил ее заранее, по секрету от них самих. Судьбы их, словно братья импресарио братьев паяцев, так напоминали одна другую, что, раз повстречавшись, эти люди соединились навек, как сливаются при плавке куски металла. Едва увидевшись, они поняли, что двум разрозненным половинкам в конце концов удалось обрести друг друга.