— Я еще ничего толком не решил.
— Как! Ты еще ничего не решил?! Почему? Тебе не хочется ехать в Бразилию?
Мане Кин молчал.
— Ты думаешь, я ни о чем не догадываюсь? От меня не спрячешься, у меня глаз ястребиный.
— Оставь ты меня в покое, — раздраженно пробурчал Мане Кин. Появление Зе Виолы не сулило ничего хорошего.
— Я только что видел Джека. Он уверяет, будто бы ты не хочешь ехать с крестным. Но я тебе честно скажу, будь я на твоем месте, я бы здесь ни за что на свете не остался. Даже если бы вдруг начались дожди… — Он добавил игривым тоном: — А эта малышка и впрямь недурна. — Зе Виола кокетливо завилял бедрами, пытаясь изобразить Эсколастику. — Она похожа на воробышка. Только тебе она не по зубам, голову даю на отсечение.
— Знаешь, Зе, если ты пришел сюда искать ссоры, то берегись. Лучше меня не трогай. — Мане Кин угрожающе двинулся на него. Лицо у него сделалось таким свирепым, что Зе Виола опешил.
Зрелый плод манго упал с дерева между ними и расплющился о камни. Зе Виола нагнулся, поднял его с земли.
— Хочешь? — предложил он Кину. Тот ничего не ответил. Лицо у него по-прежнему было мрачным.
— Самое подходящее времечко выбрал, чтобы упасть. А то у меня во рту пересохло. — Виола отошел на несколько шагов, обернулся, взглянул на Кина. — Она моя двоюродная сестра. Если ты надумал ехать с крестным, зачем девчонке голову морочишь? Она еще совсем зеленая. Попробуй только к ней сунуться, тебя мигом окрутят. Матушка Тотона шутить не любит. — Он улыбнулся, сверкнув зубами, ударил мотыгой по каменному парапету и ушел.
Глава одиннадцатая
Светало. Понемногу горы начали выплывать из темноты. В воздухе веяло покоем и свежестью; ночью выпала обильная роса, и камни блестели, точно омытые дождем. Горные вершины были окутаны мраком, но небо посветлело, и сизо-багровое облако на отрогах Алто-Мира стало бледнеть и таять.
Мать и Джек еще не вставали, и Мане Кин осторожно прикрыл за собой дверь. Он взял мотыгу и мешок для картошки. Как это вошло у него теперь в привычку, он сначала направился к дому Эсколастики. Подойдя к хижине ньи Тотоны, Мане Кин увидел, что дверь распахнута настежь. Должно быть, Эсколастика готовит кускус. И в самом деле, она толкла кукурузу, сидя на корточках, и ссыпала муку в стоящий рядом мешок. Мане Кин спрятался за парапетом, прополз несколько шагов на четвереньках и замер, так и впившись в Эсколастику взглядом. Вот она взяла початок и бросила его в ступку. Она делала свою работу старательно и торжественно, словно исполняла некий ритуал: встала, взяла пестик от ступки, как раз посередине, в самом узком месте, и принялась толочь изо всех сил — тум-тум-тум. Это напоминало монотонный танец, стройные ноги Эсколастики были плотно сдвинуты, бедра напряжены, грудь вздымалась в такт размеренному движению рук, иногда она приседала в легком полупоклоне, и тогда под юбкой обрисовывались колени. Девушка ударяла пестиком по початку и тотчас отступала назад, косынка съехала на затылок, груди подрагивали, словно пытаясь вырваться из тесного корсажа.
Привстав, Мане Кин помахал Эсколастике рукой, стараясь привлечь ее внимание. Не переставая толочь кукурузу, она обернулась, встретилась с ним взглядом и в изумлении отпрянула. Она не улыбнулась ему, как ожидал Мане Кин, а испуганно раскрыла глаза, помедлила в нерешительности, выронила пестик, опрометью кинулась в дом, захлопнула дверь и больше не показывалась. Это было предупреждением об опасности и опасности вполне реальной, она хотела сказать: «Нас предали, над нами нависла смертельная угроза». Вероятно, случилось самое худшее. До него донесся голос ньи Тотоны:
— Делай, что тебе приказано. Чего прохлаждаешься? Терпеть не могу, когда ты мельтешишь у меня перед глазами!
Мане Кин снова присел на корточки и, прижимаясь к парапету, пустился наутек; обливаясь потом, он добрался на четвереньках до ближайшего перекрестка. Выпрямился во весь рост и несколько мгновений простоял неподвижно, прислушиваясь. Старуха, видимо, встала сегодня с левой ноги. Мане Кин вздрогнул. Что-то будет? Нья Тотона покрикивала на дочь, хрюкала, как взбесившаяся свинья, пинала ногами мебель; казалось, она все вверх дном перевернет. Что же все-таки приключилось? Любопытство одолевало Мане Кина, но благоразумие оказалось сильней. Эсколастика терпеливо пережидала бурю, она ни в чем не перечила матери. Кричала одна Тотона. Мане Кин слышал ее истошные вопли, но не мог разобрать ни слова. Когда нья Тотона входила в раж, она начинала так гнусавить, что только дочь с грехом пополам понимала ее. Даже тембр ее голоса становился каким-то странным, речь старухи напоминала доносящийся издали смутный гомон толпы. Брань Тотоны привлекала внимание соседей, но никто не осмелился приблизиться к ее домику, чтобы заступиться за Эсколастику. Сердце Мане Кина сжалось от страха. Должно быть, произошло то, чего он больше всего опасался: нье Тотоне стало все известно, вот она и беснуется; эта ведьма пронюхала о том, что случилось между ним и Эсколастикой, а значит, все кончено, над ними нависла беда.