- Она такая, - подхватил юнкер Петровский, - ещё в Москве в конце октября прошлого года на Зубовском бульваре убили пулемётчика, Кольку Игнатьева, нашего, с Алексеевского училища. Красные к пулемёту никого не подпускали. Стреляли. Наши юнкера опасались. А она вышла, легла к пулемёту и отогнала этих красногвардейцев.
- А что удивительного? – сказал Дубовицкий. – Женщины сами дают жизнь, поэтому смерти не бояться.
- Это не я – подал голос прапорщик. - Я у Никитских ворот была на крыше театра «Унион» почти всю неделю боёв. А это Таня Бархаш была. Наша, с Александровского училища.
- Она здесь? В армии?
- Нет, на Кубани. Дойдём – увидимся.
- Это разумеется.
- Вы правы, генерал, - сказал сотник Абрамов. – Никак не могу привыкнуть, что женщина может умереть. Тем более молодая. Хотя сколько их мёртвых повидал! Она жизнь должна давать! Как она может умереть? Ну, ладно, лет в восемьдесят.
- А сколько вам лет, Софья Николаевна? - спросил Дубовицкий, - извините за бестактный вопрос.
- Двадцать один.
- Ага. Значить вам будет восемьдесят лет в семьдесят седьмом году? Что, интересно тогда будет?
- Нас с вами не будет! – сказал сотник. – А вы живите, Софья Николаевна. По возможности до девяносто седьмого года.
Софья улыбнулась.
- Мы отвлеклись, господа – прервал их Боровский, - подвиги прапорщика де Боде всем хорошо известны. Мы здесь разбираем не её лихость, а её проступок с петухом, будь он не ладен. И ещё, Софья Николаевна, мат в устах молодой барышни не уместен. Вы дворянка, баронесса, офицер и вам опускаться до уровня базарной торговки, до уровня хама, простите, не к лицу. Возможно, в ситуации под Ряжской ваш мат был необходим, но это исключение. Итак, продолжим. Будьте так любезны, баронесса, скажите: как так получилось с этой несчастной птицей, и как об этом Корнилов узнал?
Де Боде встала постройке смирно и доложила чётким голосом:
- Он не узнал, он лично увидел. Виновата.
- Сядьте, баронесса, мы вам тут не враги, и расскажите всё по порядку.
Софья повиновалась. Фуражка её сдвинулась на затылок, обнажив коротко стриженные густые тёмные волосы, большие голубые глаза смотрели спокойно.
- Мы последние вернулись из-под Хомутовской. Всё, что могло быть съедено на постои – съели. Я поймала этого петуха, а когда отрезала ему голову, тут меня и увидел Лавр Георгиевич. Как заорёт: «Где взял? Купил? Нет? Под арест!»
- Так ты голодная, второй день? – удивился Боровский.
- Так точно.
- Безобразие. Ну, продолжай.
- Что продолжать? Всё. Я бы заплатила, да чем? – развела руками Софья.
- И так, господин казак – сказал подполковник Глебов, обращаясь к хозяину петуха, - вас устроит некая компенсация за вашу птицу?
- Что? – не понял хозяин петуха.
- Да какой он казак? – сказал сотник Абрамов, он, опираясь левой рукой на шашку, скручивал цигарку. – Иногородний. Сыны-то где?
- А Бог их знает, господин казак. Были в армии.
- Значить – у большевиков – уверенно сказал сотник. – Земельку им пообещали большевики. А где они её возьмут? У нас!
- Так хочется, что бы всё по справедливости было. Что бы у всех всё поровну было – робея, не уверенно сказал иногородний.
- Поровну? А земля-то, она не ровная, она бугристая. Мы, казаки, эту земельку кровью поливали! От татар да турок её отбивали! А вы пришли незнамо откуда – и теперь – поровну! Ну, хорошо. Разделим мы её поровну. Пшеницу засеем. У тебя, положим, на пригорке, а у меня в низинке. А лето жаркое. У тебя урожай сгорел, а у меня нет. И что? Ты, мужик, ко мне придёшь моё добро отбирать?
- Не знаю – честно сказал мужик, - но должно всё по справедливости быть.
- Сейчас не об этом, Андрей Николаевич, – не дал казаку ответить Боровский.
- А о справедливости – сказал Глебов и достал из брюк портсигар. – Не знаю, золотой или нет, но австрийский, трофейный. Положите сюда вашу цигарку, Андрей Николаевич.
Сотник с неохотой повиновался. Глебов захлопнул портсигар и протянул его мужику:
- Вас устроит это за петуха, любезнейший? Или вы будете настаивать на казни прапорщика?
- Казнить за птицу? Девку? Да Бог с вами, ваше благородие. И этой штуки мне вашей не надо. Даром берите.
- Нет, даром нельзя. Главнокомандующий запрещает. Так что? Берёте?
- Беру. Куда деваться? Может, обменяю эту штуку на петуха. Хотя и сомнительно. Петух в хозяйстве нужен.
- Так он же яйца не несёт? – удивилась Софья. – В хозяйстве не очень что б очень нужен.
Все заулыбались, а Боровский спросил:
- Вы поэтому и взяли петуха, Софья Николаевна, что он не несётся?
- Да.
- Так, барышня, - развёл руками мужик, - без петуха по весне цыпляток не будет.
Баронесса покраснела.
- Ничего – сказал сотник Абрамов – надо будет, сам своих курей потопчешь.
Баронесса покраснела ещё больше.
- Давайте без пошлости, сотник – одёрнул казака Глебов и мужику – и так, покупка состоялась?
- Да – с неохотой сказал мужик и взял портсигар.
- Тогда пишите расписку, что за петуха заплачено сполна и претензий не имеете.
- Что не имею?
- Ну, что ты всем доволен.
- Да не всем я доволен. Петуха-то нет.
- Так обменяешь на портсигар – возмутился Абрамов – за него ты трёх петухов получишь. Пиши расписку, а не то я тебя шашкой полосну.
- Это вы можете – недовольно пробурчал мужик и сверкнул злобным взглядом – чего доброго, а это можете.
- Дайте ему бумагу, Александр Александрович – сказ Глебов.
Мужику дали бумагу и химический карандаш, он сел за стол и, слюнявя грифель, очень медленно с трудом написал расписку печатными буквами.
- Вот и славно – сказал Боровский, прочитав бумагу – можете быть свободны.
Мужик, что-то ворча под нос удалился.
- Но господа – сказал Боровский, - у нас тут суд чести, а не торговля петухами. Прапорщика мы обязаны наказать и доложить о выполнении главнокомандующему армии.
- Но не повесим же мы её в самом деле, генерал? – сказал полковник Зимин. Он положил ногу на ногу и качал правой ногой, полуоторванный каблук хлопал по подошве сапога.