Бенедиктинец сразу понравился младшему Да Луке. Во-первых, Илларий не сверлил его взглядом, как аббат Мазина, а во-вторых, в холодно-серых глазах преподобного мелькнуло нечто, похожее на сочувствие. Возложив мягкую длань на макушку Якобо, бенедиктинец возвестил, что принимает отрока в послушание, после чего поблагодарил и отпустил брата Анаклето. Оставшись наедине с послушником, отец Илларий сел за заваленный бумагами стол и, предложив Якобо расположиться на стуле напротив, приступил к расспросам. Лицо Иллария было настолько благожелательным, а голос настолько мягким, что юноша сам не заметил, как рассказал преподобному всю историю своей жизни – и о том, как он любил покойную матушку, и о том, как связался с дурной компанией и стащил у отца деньги, истратив их на бурную попойку с блудницами, и о том, что за месяц до приезда в монастырь еле спасся от городской стражи. Стража гналась за ним от порога дома престарелого нотариуса Бьяджио, куда Якобо с компанией дружков пробрался глубокой ночью. Якобо старался не особо вдаваться в подробности, но, слово за слово, преподобный Илларий выудил из него почти все сведения. Не то, чтобы Якобо сильно раскаивался в том проступке, но рассказывая, все же опасался, что Илларий его осудит. Выдавливая из себя признания, Якобо сидел, понуро опустив голову, но когда изредка поднимал глаза, то читал на лице Иллария не осуждение, а, скорее, сдерживаемый смех. Несколько расслабившись, Якобо выложил все. На воскресной мессе его компания свела знакомство с женой престарелого нотариуса Джанбартоло Бьяджио – юной Бьянкой, и лично он, Якобо, с ней перемигивался. Две недели он пересылал Бьянке письма и получал от нее ответы, в которых она жаловалась на старого супруга и на свою грустную жизнь. Как-то, изрядно подвыпив, Якобо предложил приятелям сходить утешить молодую женщину. Юная Бьянка не ожидала увидеть посреди ночи такого количества утешителей, забравшихся к ней в постель, и подняла шум. Прибежали слуги и сам нотариус Бьяджио. Якобо успел выскочить в окно и столкнулся с городскими стражниками, которые, как на грех, проходили мимо. Они гнались за ним по всему городу и поймали как раз возле дома отца, аптекаря Агапето Да Лука. Поскольку юного Якобо за проникновение в дом нотариуса и попытку опорочить честь бьяджевой жены ждала тюрьма, а то и виселица, несчастный Агапето выложил стражникам немало полновесных флоринов. Не то, чтобы он сильно переживал за сына, который давно уже был ему как кость в горле. Но происшествие могло опорочить доброе имя Да Лука, чего аптекарь никак не мог допустить. Вытащив сына из рук стражников, Агапето тут же велел заложить карету и отправился прямиком в монтекассинский монастырь, где и сдал юношу на попечение аббата Мазины. Так же постепенно Якобо поведал Илларию и о своих лучших сторонах. Илларий одобрительно улыбнулся, узнав, что отрок любит учиться, что многое узнал от отца Агапето, что выучил латынь и греческий, что умеет составлять лекарства, знаком с химией и неплохо освоил искусство стихосложения.
Тут же, в келье, преподобный Илларий нарек Якобо послушническим именем Джеймс, приняв, таким образом, под свою опеку. Странное новое имя объяснялось тем, что Илларий лишь неделю назад вернулся из епископства Ланкастерского, куда ездил с папской миссией, и потому не вполне отошел от тамошней смеси латыни и языка саксов. Впоследствии Якобо узнал, что Джеймсом кликали понравившегося преподобному в Ланкастере очень мирного и послушного коня, по которому Илларий несколько скучал. Впрочем, Якобо за это на преподобного не обиделся, так как к новому имени привык быстро, а свое настоящее - скрывал, так как понятия не имел, что сталось во Флоренции с его приятелями, задержанными стражей в доме нотариуса, и не разыскивает ли самого Якобо городской совет.