Ганс переводил полные слез глаза с кучера на Джеймса, с Джеймса на Янесиуса, а потом на стражников, но все старательно отворачивались от его просящего взгляда. Малыш Тедерик уснул, выпростав ручонку из-под накидки, которой старательно укрыл его увечный наймит.
- С допросов брата Аппеля ни один живым не вышел, - угрюмо буркнул стражник помоложе, бросив быстрый взгляд на пухлое личико младенца. – Трех женщин отвезли к нему за последний год, обратно же ни одну не забрали.
Наймит Ганс тихонько завыл и теснее прижал к груди корзинку с посапывающим в ней Тедериком.
- Зачем увечного пугаешь? – вскинулся пожилой стражник. – Фрау Готлиб давно уже дома. Ходит с трудом, но жива. А про остальных тебе неведомо. Может, тоже живы.
Стражник помоложе хмыкнул, но спорить не стал.
Юный Джеймс трясся на кобыле ближе к кучеру, бросая изредка взгляды на маленького Тедерика.
- Глаза скосишь! – фыркнул Тилло. – Младенец как младенец. Это только брат Янесиус все ежится, будто дитя вот-вот пламя изрыгать начнет.
- Не кучерское то дело о делах инквизиции рассуждать! – взвизгнул из-под капюшона монах и Джеймс подумал, что и, правда, ни разу не видел Янесиуса с открытым лицом. Зачем брату так прятаться? Да и говор его непривычный. Не то, чтобы с акцентом говорил брат Янесиус, но как то странно. Может, и прав Тилло, что монах родом с каринтийских земель? Под присмотром отца Иллария Джеймс-Якобо много часов провел за изучением орденских земель, но о каринтийских землях помнил плохо. Видать, читал о них, трясясь в карете, в вечных переездах из одного города в другой. Как же, бишь, зовутся эти каринтийские земли? Кажется, Краина, словенская земля, где столкнулись две веры – истинная католическая и дикая византийская. Период схизмы Джеймс только-только начал изучать и потому никак не мог вспомнить, добралась ли византийская схизма до Краины и близко ли земли Каринтийские от Константинополя.
Так, в разговорах да размышлениях, и не заметили, как отъехали далеко от Швица. Время шло к вечеру, когда путники обогнули матово-синее ловерцкое озеро, окруженное скалами. Дорога петляла между поросшими лесом горами и зелеными склонами, неуклонно устремляясь вниз. Джеймс, услышавший недавно от отца Иллария историю швицкого кантона, решил поведать Тилло про битву у горы Моргартен между швицевской пехотой и рыцарской конницей Леопольда Габсбургского, но кучер отмахнулся. Посмеиваясь, он заявил, что мало в этом мире вещей, о которых Джеймс мог бы ему сообщить нечто и что о битве у Моргартена он знал еще до того, как почтенный аптекарь Агапето созрел для женитьбы.
Лениво понукая лошадей, Тилло показывал козу и агукал проснувшемуся Тедерику, который, улыбаясь, тянул ручки к гиганту. Солнце почти склонилось и сидевший слева от кучера Янесиус стал тихо и длинно ругаться на стражников, смекнув, что дорога продлится куда дольше обещанных трех часов. Сами стражники обращали на монаха не больше внимания, чем на лающую собаку. Они тихо переговаривались между собой и иногда о чем-то спорили. Время от времени то один из них, то другой привставали на стременах и подолгу смотрели по сторонам. Юный Джеймс вроде как любовался видами цугского озера, на самом же деле заглядываясь на девушек, гнавших коров по зеленым склонам в компании мальчишек-пастухов. На пятом часу пути, в последних лучах заходящего солнца, ярко сиявшего в водах цугского озера, показались очертания монастырских стен.
Демонолог Аппель, расположившись в пыточной келье, в сотый раз за последние два дня перечитывал папское послание, не в силах прийти в себя от снизошедшей на него благодати. Нежно поглаживая кончиками пальцев папскую печать, вновь и вновь просматривал он изящные письмена папского бреве, доставленного ему накануне двумя доминиканцами – монахом Инститорисом и деканом Шпренгером. Изящной работы шкатулка, в которой привезли бреве, возлежала на столе, радуя глаза брата Аппеля изяществом линий и мягким, выстланным алым атласом, нутром. Личное послание Папы Сикста добавляло брату Аппелю уважения к себе, а возложенная на него задача сулила немалые выгоды в будущем. Рутинная работа, которой он занимался уже много лет в захолустном монастыре, забытом Богом и людьми в горах между Швицем и Люцерном, крайне угнетала деятельную натуру демонолога. Периодически привозимые к нему на допрос крестьянки, как назло, оказывались обычными деревенскими дурами, болтавшими в запальчивости бог знает что, не задумываясь, что их слова могут достичь ушей инквизиции. Брат Аппель, конечно, действовал в соответствии с правилами, подвергая этих дурочек испытаниям водой или огнем. Потом отправлял донесение швицкому или базельскому инквизитору о том, что ведьмовства в женщинах не было ни на грош. Дур забирали родственники, а брат Аппель молился и ждал, когда же явится ему возможность применить немалые свои познания в демонологии во благо Церкви. И молитвы были услышаны. Явившиеся к нему братья Инститорис и Шпренгер поведали о лангедокской ереси и рождении дьявола в обличии младенца. Не сказать, чтобы брат Аппель обрадовался такой новости, ибо по натуре своей был человеком добрым, и необходимость допроса бессловесного младенца его пугала. Но декан Шпренгер, весьма искушенный в борьбе с ведьмовством, успокоил и напутствовал его. А папское бреве, помимо этого, еще и утвердило демонолога в мысли, что любая жестокость во благо церкви оправдана. Инститорис и декан пробыли у него не более часа и уехали в Швиц, а брат Аппель всю ночь провел в молитвах, прося Господа ниспослать ему мудрость и силы. Весь день он не покидал пыточной кельи, грел ладонями печать папского бреве, укладывал его на красный атлас папской же шкатулки и вновь вынимал. Для пыток водой и огнем к вечеру наполнил дубовую бочку и разжег огонь в котле на массивном треножнике, который расположил пока возле стола, чтобы согреться и стал ждать прибытия посланца от братьев-доминиканцев.