– Как так произошло, сын мой, что ни ты, ни Тилло, ни брат Янесиус не пострадали от белого дыма? – полюбопытствовал Илларий, вспомнив измученных рвотой стражников.
– Я не сразу вспомнил об опытах батюшки, святой отец, - самодовольно ответил Джеймс, - но запах показался мне знакомым, да и в горле запершило. А проходя обучение в батюшкиной лаборатории я уяснил, что при признаках першения следует полагать вдыхаемую субстанцию ядовитой и немедленно удалиться. Потому я схватил Тилло и смог вывести его в коридор. Брат же Янесиус выбрался сам. Находился в пыточной он довольно долго, но думаю, что упав лицом вниз, смог избежать вдыхания дыма, который клубился поверху.
Илларий хмыкнул, но промолчал.
– Приведи ко мне брата Янесиуса и оставь нас наедине, - распорядился он, и Джеймс немедленно вышел из кельи. – И за дверью не подслушивай!
Подошедши к окну, преподобный долго вдыхал свежий воздух, пытаясь заглушить осевший где то в глубинах носа запах чеснока. Когда дверь кельи открылась и послышались семенящие шаги, Илларий обернулся. Вошедший брат Янесиус, еще более сутулый и несчастный, закрыл за собой двери и встал у стены, как изваяние.
– Сняли бы вы капюшон, ваше преосвященство, – усмехнулся Илларий. –Лишних глаз в келье нет.
Ущербный брат Янесиус видоизменился в мгновение ока. Вечно согбенная спина выпрямилась, голова поднялась, и из-под откинутого капюшона появилось точеное и умное лицо архиепископа Каринтийского и всея Краины - Андрея Замометича.
Глава 9
В которой читатель вновь встретится с юным Гансом Людером, а также узнает, о чем беседовали преподобный Илларий с архиепископом Замометичем
«Мертвые ничего не знают,
и уже нет им воздаяния…
и нет им более части во веки ни в чем,
что делается под солнцем.»
Экклесиаст 9:5
Дорога к Швицу оказалась намного длиннее, чем обещал Гансу добрый его сосед, герр Шульц. Как ни старался юный Людер, но пройти в день более тридцати тысяч туазов ему не удавалось. Сказывалась многодневная усталость, да пришедшие в совершенную негодность башмаки. Отец, почтенный Гейне Людер, собирался справить сыну новую обувь еще в прошлом году, но, как на грех, императорским указом создавался новый военный гарнизон, и телячья шкура, которую старый Людер приберег для новой обуви, ушла в уплату нового налога. Ганс подкладывал в башмаки то лопухи, то листья подорожника, но они мало помогали стертым в кровь ногам. От Базеля идти стало совсем уж тяжело - дороги неуклонно поднимались вверх, и бедолага Ганс в пути чаще отдыхал, чем шел.
Попрошайка Мартин увязался за Гансом с самого Эрфурта. Переночевав в эрфуртской синагоге, Ганс засобирался в путь, едва забрезжил рассвет. Нахальный Мартин тоном, не терпящим возражений, сообщил, что тоже решил податься в Швиц и что вдвоем дорога легче, а потому пойдет он на пару с Гансом. Людер-младший вовсе не обрадовался нежданному попутчику. Имея по натуре своей нрав независимый, Ганс тяготился тесным общением с кем бы то ни было, а уж тем более с малознакомым ему парнем, которому мало доверял. Но возражать было бесполезно. Нахальный Мартин, болтавший без перерыва, напрочь лишал Ганса способности к сопротивлению. Потому первая неделя совместного путешествия была для Ганса неимоверно трудна. Находясь, поневоле, в компании наглого юнца, Ганс потерял покой и сон, волнуясь за сохранность отцовского гульдена. Он постоянно ощупывал монету, и каждую ночь, когда Мартин уже засыпал, привязывал узелок с золотым на новое место под камзолом, рубахой или штанами. Для нищего крестьянского мальчишки золотой гульден был настоящим сокровищем. «Настоящий золотой, не какой-то там гульденгрош тирольский» - рассудительно думал Ганс, перепрятывая монету подальше от глаз Мартина. Но дни шли вслед за пройденными туазами, и Ганс привык к попутчику. Хотя он по-прежнему охранял свой драгоценный гульден, компания Мартина стала ему нравиться. На третьей неделе совместного пути мальчишки подружились. Они подолгу обсуждали возможности устроиться в Швице, болтали о девушках и о невесте Ганса. Вернее, болтал Мартин. Гансу оставалось лишь улыбаться и краснеть, поскольку личный его опыт сводился только к скромным поцелуям в щеку, в те редкие минуты, когда он мог уединиться с юной дочерью почтенного соседа герра Линдемана, Маргаритой. Мартин же, познавший все искушения большого города, мог часами болтать о своих приключениях с девицами. Ганс все же подозревал, что Мартин привирает, так как все его рассказы заканчивались почему-то одинаково – Мартину в превеликой спешке приходилось покидать очередную девицу, спасаясь бегством из окна от ее разгневанного отца, матушки или братьев. Но Мартин был так весел и так забавно горланил похабные песенки, что Ганс легко прощал ему слабость к сочинительству. Для простодушного Ганса Мартин был тем оконцем, через которое он постепенно познавал мир.