С превеликим вниманием Илларий выслушал рассказ Мартина, изрядно приправленный всхлипываниями и шмыганьем, лишь пару раз прервав его, чтобы кое-что уточнить относительно всадника, проскакавшего ночью мимо Мартина.
Доброжелательное участие, отразившееся на лице преподобного, окончательно успокоило юношу. Он надеялся, что дородный важный монах немедленно его отпустит - Мартин очень переживал за оставленного им у озера Ганса. Но Илларий не отпустил его, а передал под охрану Тилло и Джеймса, строго-настрого запретив кучеру бить юношу, и без того уже претерпевшего от тилловых плети и кулака.
Оставшись наедине с братом Янесиусом, преподобный долго мерил шагами пыточную, которые старательные монахи до блеска отчистили от следов недавнего бедствия. Осмотрел внимательно почерневшую от огня шкатулку, пытаясь отыскать хоть какие следы, указывающие на ее происхождение, но безрезультатно. Шкатулка была черна, как уголь.
– Что скажете, Ваше Преосвященство? – Илларий остановился подле архиепископа, молча сидевшего на скамье у окна.
Замометич ответил не сразу, долго обдумывал ответ.
– Почему вы не отпустили мальчика, преподобный?
Отец Илларий, однако, промолчал.
– На случай, если доминиканцы не причастны к похищению? Признайтесь, это так.
– Мы на пороге великих потрясений, Ваше Преосвященство, постигнуть размеры коих неспособны. Реконкиста уже зажигала пламя пожаров, и готова возжечь их вновь. Не знаю, сколь виновны в происшествии этом доминиканцы, но в интересах престола, Церкви и Господа нашего, чтобы похищение младенца объяснилось мирскими причинами. Потому не станем мы здесь дожидаться псов божьих, а направимся спешно в ратушу, куда и доставим юношу для допроса бургомистру.
– Герр Ланге не слабоумен, ваше преподобие. Ни вам, ни доминиканцам не удастся убедить бургомистра и городского судью, что юноша сей причастен к похищению младенца. Пока юноша жив, обвинить его не сможет никто. Швиц независим, и фрогты императора Фридриха не имеют в швицком кантоне силы.
Илларий вновь не ответил.
Замометич откинул капюшон и посмотрел на преподобного.
– Вы жестокосердны, преподобный, - тихо сказал Замометич, и в то же мгновение заметил, как в ледяных глазах Иллария замерцали слезы.
– Нет, Ваше Преосвященство. Сердце мое полнится скорбью и душа моя кричит ко Господу. Но взвешиваю я, как на весах, жизни тысячей и жизнь юноши. Молю Господа направить меня к истине, если я не прав. – Ответил преподобный и голос его был тверд.
Илларий открыл дверь и окликнул Тилло.
– Собираемся назад в ратушу, сын мой. Юношу повезешь с собой, верхом, и следи за безопасностью его. Каретой же будет управлять Джеймс. – Илларий посмотрел в глаза Тилло и как-то неуклюже махнул рукой.
Ожидая возвращения Мартина, Ганс уснул. Ему показалось, что он лишь задремал, но когда открыл глаза, увидел, что рассвело. Наступило утро, но Мартина не было видно. Костер давно погас и Ганс, промерзший в утренней прохладе, вскочил. Потоптался на месте, испытывая ноги, помахал руками, разминая окоченевшее тело. Осмотрелся вокруг и подумал, что Мартин, видать, ночью не возвращался. Он немного покричал, призывая друга, но никто ему не ответил. Растерявшийся Ганс не представлял, что ему следует делать. Оставаться ли на месте на случай, если Мартин вернется, или идти его искать. Он предпочел бы остаться, потому что израненные ноги нещадно болели, но понимал, что раз уж Мартин не вернулся ночью, то следовало бы его поискать. Не представляя, в какой стороне может быть Мартин, Ганс, постанывая, побрел по дороге в сторону Швица. Достаточно скоро его нагнали несколько всадников, позади которых ехала богатая карета. Ганс хотел было спрятаться, но увидев груз, который вез один из конников, из последних сил припустил за каретой. Вцепился в поручни, пробороздив многострадальными ступнями дорожные камни и пыль, подтянулся, и, сжавшись в комок, примостился за задними колесами. Осторожно выглянул из-за кареты, присмотрелся сквозь пыль и убедился, что зрение его не подвело – поперек лошади, на которой ехал огромного роста всадник, лежал, дрыгая ногами, Мартин.
Дорогу до Швица Ганс провел в размышлениях. Видать, Мартин попался на воровстве, забравшись во двор какого-то зажиточного селянина, а то и дворянина. Скорее всего, дворянина, иначе не везли бы сейчас его стражники. Крестьянин разве что выпорол бы. Гансу стало страшно, а ну как покажет Мартин на него, ведь Ганс ел ворованное. Зачем же он так грешил? Но, страх - страхом, а дружба – дружбой. Юноша просто не мог вот так вот бросить друга в беде.