Сразу, как карета подъехала к ратуше, Ганс соскочил, отбежал в сторону и притаился, наблюдая. Огромный всадник легко снял Мартина с лошади и понес к дверям. Видать, Мартин, совсем уже изнемог от тряски, лежал тихо на руках у великана и ногами не дергал. Может быть, почтенные судьи простят мальчика, грешившего не со зла, а от голода. В любом случае Ганс собирался дождаться решения судьбы Мартина.
Ганс понятия не имел, в какой город его довезли нечаянные попутчики, но, прислушиваясь к разговорам горожан на торговой площади, понял, что, хвала небесам, оказался он именно там, где и хотел оказаться – в Швице. Побродил, хромая, перед ратушей, стараясь не обращать внимания на подозрительные взгляды почтенных торговцев.
Он не знал, сколько времени прошло, но солнце уже клонилось к закату. В ратуше туда и сюда сновали люди, а Ганс так ничего и не знал о судьбе Мартина.
Из дверей вышел старый стражник, сходил в соседнюю лавку и вернулся с тележкой на колесах. Зашел обратно в ратушу и появился вновь, с Мартином на руках. Ганс обрадовался и подбежал, но резко остановился. Старик старательно уложил Мартина в тележку, и рука друга безвольно повисла, задев пальцами булыжники торговой площади.
– А ну-ка иди сюда, малец, - поманил стражник Ганса, - мальчонка у нас помер. Уж его сам папский легат отпел, осталось лишь на кладбище отвезти, а мне не досуг. На-ка тебе грош, отвези кладбищенскому сторожу. Вон в ту сторону вези. Прямиком к кладбищу и выйдешь.
Стараясь скрыть мигом навернувшиеся слезы, Ганс взял протянутый ему грош, и взялся за ручки тележки. Толкал ее до самого кладбища, превозмогая боль в ногах. На кладбище сел возле тележки в ожидании сторожа, и плакал так горько, как не плакал даже в детстве. Подошедший сторож потрепал его по голове.
– Что сынок? Братишку хоронишь?
Ганс кивнул.
– Богу видней, сынок, не убивайся. Сам живи, да брата поминай. – Добрый сторож старался утешить юношу, но тот лишь сильнее заплакал.
– Пошли, сынок. Как раз сегодня вырыл я две ямы, и обе свободные. Идем, положим твоего братишку. А ты чего ж так хромаешь то? Ишь, башмаки-то твои совсем развалились.
Сторож наклонился над Мартином, и снял с него башмаки.
– Держи, малец. Не след добру в могиле гнить.
Ганс сперва отпрянул, но подумав, башмаки взял. Ему еще жить, а Мартину уж обувь больше не понадобится. Помог сторожу сбросить тело в могилу и сам забросал землей. Потом долго, уже без слез, сидел возле свежего холмика, удивляясь поселившейся в его душе пустоте.
Глава 10
В которой автор размышляет о превратностях судьбы, приор Инститорис ссорится с преподобным Илларием, а почтенный бургомистр решает судьбу Эммы.
Ибо всякая плоть – как трава,
и всякая слава человеческая – как цвет на траве:
засохла трава, и цвет ее опал;
1-е послание Петра
– Жалко как мальчика, – огорченно заметила светловолосая женщина.
– Очень, – согласился темноволосый мужчина в очках. – А ведь как не хотелось брать на себя роль божка и распоряжаться судьбами тех, кого сам же и создал. Я знал, как выглядит Мартин, я знал, как он разговаривает, я сам отправил его в Швиц. А потом решил, что для правильного развития событий добрый и умный мальчик должен умереть. И изъял его из мира, который создаю и, через десять страниц о бедолаге Мартине никто и не вспомнит. И мне подумалось, что мир выдуманный строится по тем же законам, что и мир реальный. Жизнь человеческая быстротечна, но человеческая память еще более быстротечна. Я часто задаю себе вопрос, кто были мои предки? Я ведь знаю о них только до прадеда. А дальше? Какими они были? Сколько женщин умерло родами, для того, чтобы в конечном итоге, родился я? Сколько мужчин полегло в битвах малых и больших войн? Сколько моих пра-пра-пра-прадядей умерло в младенчестве, для того, чтобы выжили мои прямые предки? Каждый из моих предков совершил свой маленький подвиг, просто выжив в жестоком мире, а я даже не знаю их. По миру ходит смерть, и она намного более гуманна, чем наше беспамятство. То, что в какой-то определенный момент воспринимается как трагедия, через несколько лет теряет остроту, через поколение подзабывается, а через два поколения воспринимается как нечто совсем отвлеченное. Запоминаются события. Исторические, важные. А люди… Антураж, не более. Люди умирают – ибо всякая плоть, как трава. Засохла трава, собрана в кучи и подожжена. И огонь пожрал ее. Нет травы, и нет памяти о ней. А ведь история – это совокупность Мартинов, принесенных в жертву событиям. И события идут огромными шагами по нашей земле и топчут Мартинов своими огромными ногами. Примерно так же, как мы идем по траве и давим тысячами муравьев. Беззлобно, даже не задумываясь об этом. Наверное, при этом в муравьином мире тоже происходит событие, но кому какое дело, что там происходит у муравьев? Разве какому-нибудь мирмекологу или йогу, живущему по принципам ахимсы. Впрочем, не мне судить о законах мироздания. Мне просто надо переступить через смерть мальчика и творить дальше эти самые события в придуманном мною мире.