Она не знала, долго ли пролежала без чувств. Открыв глаза, Эмма осмотрелась. Вокруг ничего не изменилось. Она лежала на траве, возле залитой ее кровью могилы Дезидерия, но юбка ее была задрана, а ноги бесстыдно разведены в стороны. Неужели не морок - привидевшийся ей черный призрак Дезидерия, овладевший ее бесчувственным телом и оставивший в ней семя зла? Стыдливо прикрыв обнаженную грудь и опустив юбку, Эмма медленно поднялась, старательно привела в порядок смятую одежду и направилась в сторону родового замка, которому надлежало стать новым домом для нее и ее потомков. Споткнувшись о что-то твердое, остановилась и увидела на земле, у самых ног, темный предмет. Наклонилась, отряхнула с него землю и онемела от счастья. Она поняла, что это был дар предков - древний ларец, доверху наполненный золотыми монетами. Сгибаясь под тяжестью ларца, Эмма кое-как доковыляла до замка. Ей было не до удобств, и лишь почувствовав крышу над головой, она опустила ларец на пол, легла рядом, обняв его руками, и заснула глубоким сном.
Глава 2
В которой читатель знакомится с преподобным Илларием,
демонологом Шпренгером и монахом Инститорисом. А также
присутствует при рождении младенца
Timete Deum et date ille honorem,
quia veniet hora judicii ejus
Редко открывались ворота монастыря в Дофинэ. Жизнь монахов была размеренной и нечастые их контакты с горожанами сводились к еженедельной прогулке, когда, выстроившись парами, суровые братья-картезианцы выходили за стены своей обители. Лишь во время прогулок позволено было монахам переговорить друг с другом.
Шартрез c момента своего основания прозябал в бедности, однако в 1464 году велением Святого Престола стал домом для папских легатов, коих Рим направлял в северо-восточные земли. Выбор монастыря картезианского ордена был не случаен. Немногословны и нелюбопытны были монахи, редки беседы между ними, и потому ничто не угрожало секретности миссии папских посланников.
Бенедиктинец Илларий - папский легат и инквизитор, уже более восьми месяцев пребывал в стенах Шартреза, наслаждаясь его покоем, библиотекой и необычайно вкусным ликером, приготовляемым умелыми руками монахов. Он любил встать пораньше, распахнуть окна кельи и, попивая изумрудного цвета ликер, слушать, как в молельном зале нараспев повторяли монахи незыблемые правила Ордена картезианцев.
"Главная цель и наука наша: в тиши уединения искать Бога. Усердно искать, скоро найти и обрести Господа Бога, придя к совершенной любви. Удаленные от всех, но в связи со всеми пребывающие, мы стоим от имени всех пред Богом Живым".
Перекрестившись и вознеся короткую молитву, Илларий усаживался за стол, где неспешно, до трапезы, читал донесения своих агентов. "Суета сует, и все суета", - вздыхал инквизитор, раскидывая по отдельным стопкам донесения об аутодафе и конфискациях. Работа его была рутинной, и уж давно не попадалось бдительному оку легата ничего интересного.
В день шестой, месяца июня, года одна тысяча четыреста семьдесят пятого, преподобный Илларий проснулся раньше обычного, в крайне плохом настроении. Первым делом продел голову в малый скапулярий, расположив его части на груди и спине и аккуратно разгладив. В обряде возложения скапулярия принимал участие сам папа Сикст Четвертый, тогда еще кардинал-францисканец Франческо Дела Ровере, и Илларий не делал из этого тайны. Благорасположение Папы к преподобному было хорошо известно, как и то, что Илларий отказался принять из рук понтифика кардинальскую шапку, предпочтя монашеское служение. Тем не менее, острый ум преподобного не остался невостребованным, и последние десять лет бенедиктинец провел в разъездах, в качестве легата исполняя приказы Святого Престола. В монастырь Шартрез Иллария привела необходимость проверить донесения о появлении на землях Лангедока самозванцев. Они выдавали себя за потомков сожженного пятьдесят лет назад за альбигойскую ересь Гийома Белибаста. Донесения, как чаще всего и бывает, оказались досужими сплетнями, о чем преподобный составил детальный рапорт. Миссия легата, таким образом, близилась к концу, и Илларий уже предвкушал возвращение в родные стены Монтекассинского монастыря. Но планы его рухнули позапрошлой ночью, когда во двор Шартреза въехали "Божьи Псы" - два монаха-доминиканца, которых Илларий прекрасно знал и от всей души ненавидел. Сопровождал их смуглый и коренастый монах-вардапет, униат Григория Просветителя из неведомых Илларию армянских земель. Несмотря на неприязнь, бенедиктинец облобызал прибывших и самолично препроводил их в келью, где обычно останавливались прибывающие "псы". Келья ничем не отличалась от других, но в ней имелась точная копия картины мессира Фра Беато Анджелико с изображением Святого Доминика, отчего келья получила прозвание "доминиканской". Всю ночь Илларий не спал, ворочаясь с боку на бок и пытаясь догадаться, что привело декана Кельнского университета Шпренгера и приора Инститориса в Дофинэ в столь поздний час. Но даже самые худшие из его предположений не шли ни в какое сравнение с истинной причиной, о которой преподобный узнал утром. Доминиканцы доставили в Шартрез донесение базельского инквизитора, лежавшее сейчас на рабочем столе в келье Иллария. И именно оно являлось причиной скверного расположения духа преподобного.