— Какая жертвенность! — заметила Питти, когда они отошли подальше. — Будто ее кто-то просит спасти Дом.
— Она не так плоха, — серьезно ответила Тина, и Петуния вспомнила, что девочки, вообще-то, раньше были очень дружны. — К тому же, многие пытаются получить кубок школы. Приятно же, когда в Большом Зале висят драпировки с цветами родного Дома.
— Желтые, что ли? Ну уж нет! — Петуния не знала о такой традиции. Теперь она поняла, почему весь Зал обвешан золотыми львами Гриффиндора.
— А я люблю желтый цвет. Но Хаффлпафф не побеждал очень давно. Я как раз начала читать книгу об этом. Мои мама и бабушка лопнут от удовольствия, если Хаффлпафф возьмет кубок в годы моей учебы. Уверена, это станет легендой семьи. Конечно же, они припишут эту заслугу мне, даже если это будет заслуга Жюли.
— Одной Жюли нам не хватит. Так что не обольщайся.
— Эх, — Тина искренне расстроилась. — Кстати, я могу попросить ее написать письмо.
— Нет! Зачем? — Петуния не хотела даже представлять, с каким лицом красавица-Жюли снизойдет до помощи такому ничтожеству, как она.
Наступило неловкое молчание. Тина смотрела на скучный мраморный потолок, затем на ноги в старомодных туфлях, потом на шевелящиеся портреты на стенах.
— А из какого Дома твои родители? — решила спросить Питти, чтобы разорвать тишину.
— Все представители моей семьи учились в Рейвенклоу.
— Ох, боже. Прости, но я рада, что ты не там!
— Я знала, что ты так скажешь. — Подруга улыбнулась, но грусть все еще читалась на ее бледном лице.
Тем временем они дошли до кабинета следующего урока, и, увидев в коридоре Фоули, Петуния вспомнила об утреннем приключении. Она коротко шепотом рассказала все Тине. Та расстроилась еще больше. Она так тяжело вздыхала, что Питти пожалела о своей болтливости.
— Ну, по крайне мере, Пруденс права по поводу чистокровных. Уж кто-нибудь да может согласиться на твою авантюру.
— Ладно, я подумаю об этом. Попозже, — пообещала Петуния, надеясь, что Тина не намекает опять на Триаль.
— Конечно, взрослая и красивая девушка гораздо интереснее, — невпопад сказала подруга. Видимо, она не заметила, что говорит вслух. — К тому же, староста.
— Тина, ты хочешь мне кое в чем признаться?
— Нет! С чего ты взяла? Нет, все нормально.
— Хорошо, хорошо, — Петуния засмеялась, но девочка ее не поддержала. Она все еще была задумчива и смотрела в сторону.
За пару минут до звонка, когда кабинет, наконец, открылся и ученики опустошили коридор, Клементина, все еще смотрящая на группку четверокурсников, с краю которой притулился Фоули, спросила:
— Ты же идешь на шахматный турнир? Последний. Финал.
— Что? Нет уж. Я предпочитаю спать в постели.
— И в кресле?
Они синхронно улыбнулись.
— А к чему ты заговорила о сне? — спросила Тина.
— К тому, что на шахматах я засыпаю.
— А ты знала, что шахматный турнир посвящен Рональду Уизли?
— Что-что?!
— Вообще-то, это неудивительно, — девочка пожала плечами, — ведь клуб называется: "Шахматный клуб имени Рональда Уизли".
— Да ну тебя! Я когда-нибудь перестану удивляться?
— Лет через пятьдесят, учитывая, насколько ты нелюбопытна. А название клуба написано у них на табличке. Ты бы заметила, если бы сходила туда больше одного раза.
— Ну не нравятся мне шахматы. И шахматисты тоже. Что я поделаю?
— Для начала можешь говорить потише. Адам на нас смотрит, — пискнула Тина под конец.
Петуния была уверена, что подруга неописуемо довольна таким поворотом событий. Заметив взгляды девочек, Фоули улыбнулся и приветственно качнул головой. Тина запищала снова, махая ему рукой, пока Питти закатывала глаза.
— Пошли уже на урок.
— Ого, это ты говоришь, Петуния Дурсль? Сейчас же не история магии.
Под такие подшучивания Питти вошла в класс первой. Тина еще какое-то время гипнотизировала черноволосую макушку отвернувшегося от них Фоули, но вскоре звонок заставил ее вернуться с небес на землю.
Хотя сходка была запланированной, радости Клементу она не приносила. На этот раз присутствовали почти все, и некоторых он не видел уже давно. Хотелось просто поболтать, почитать памфлеты, обсудить их общее дело. Но Зуб, стоящая в углу кабинета, в котором удалось закрыться, не вызвав подозрений, и сверлившая его недовольным взглядом, начинала раздражать.
— Выскажись, Зуб, — сказал Клемент, понимая, что лучше оторвать как пластырь, а не ждать, пока она взорвется.