— Как ты себя чувствуешь, Машуль?
— Мне хорошо. Я люблю тебя.
Она даже не задумалась о времени, а между тем было уже начало десятого. В одиннадцать — встреча с журналистами... Хотелось махнуть рукой и остаться здесь, погрузиться в зимнее праздничное безделье, но она обещала Кате быть к одиннадцати.
— Мы отвезём тебя, — сказала Владислава. — Но сначала позавтракай.
— Времени слишком мало, — поморщилась Мария.
Но Владислава настояла. Душ без мытья головы занял десять минут, Мария смыла поплывший за ночь сценический макияж. Она заплела волосы и уложила косы корзиночкой, после чего они наскоро позавтракали в номере. Мария освежила лицо лёгким прикосновением туши, румян и помады из дорожной косметички — получилось мило и естественно. Тяжёлый вечерний мейкап заставлял её выглядеть на сорок, тогда как без него ей можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь. В десять Мария была готова к выезду.
Улицы были все в свежем пушистом снегу, который падал и падал из непроглядных серых туч. Защёлкали фотоаппараты, запечатлевая выход Марии из лимузина, а Владислава предпочла укрыться в салоне, не показываясь не в меру любопытным журналистам — а то, чего доброго, ещё раздуют историю. Снежинки сахарной пудрой припорошили волосы Марии, пока она им позировала у машины, после чего они прошли в конференц-зал гостиницы, где всё было уже подготовлено: составлены в три ряда стулья, стол для Марии украшал букет свежих роз. Как только она села, Катя заботливо поставила рядом бутылочку воды и стакан. Мария без слов поблагодарила её кивком и улыбкой. К услугам переводчиков она не прибегала, свободно владея английским, французским и итальянским языками. Чуть хуже она знала немецкий.
После пресс-конференции она поднялась к себе в номер, чувствуя головокружение и гул в висках, обыкновенные при лёгком недосыпе, но хотя бы сердце уже не кололо — и на том спасибо. Но оно отозвалось тревожным ёканьем, когда раздался звонок мобильного.
— Привет, Борь, — поздоровалась она с мужем, опускаясь в кресло. Улыбка придавала её голосу тёплое звучание. — Концерт вчера отработала, всё прошло на высоте. Только что отделалась от прессы. Погода тут снежная-снежная. М-м... Новым годом пахнет!
— Я рад, что всё хорошо. — Голос мужа звучал сдержанно, без ответного тепла.
Сердце похолодело в предчувствии.
— Борь, что-то случилось?
Пауза, и муж проговорил:
— Маша, мне всё известно. Я готов тебя отпустить. Развод ты получишь без проблем. Из-за имущества мы с тобой, надеюсь, не разругаемся.
Сердце звенело, застыв ледышкой в снежной пустыне.
— И давно ты... в курсе?
— Давно. Ещё до свадьбы знал.
— Ты... следил за мной?
— Маш, ну зачем мне опускаться до слежки? У меня есть свой... источник. Называть не буду, не обессудь.
Слёзы пробились к глазам, потекли по мертвенно-холодным щекам.
— Борь... Прости меня. Не держи зла, прошу тебя. Ты — лучший из людей в этом мире. Я всегда уважала тебя и восхищалась... И буду впредь. Я знаю, что совершаю большой грех... Что виновата перед тобой. И за это я готова ответить перед Богом. Если я поплачусь за это уже в этой жизни, что ж — пусть будет так. Я всё приму и понесу крест. Прости за этот высокий пафос, Борь... Знаешь, мне всегда хотелось назвать тебя отцом. Я очень скучаю по папе, его могилку совсем уже затянуло, и меня совесть гложет, что не ухаживаю. Мама тоже забросила... Прости, это лишнее, наверно. И к делу не относится. Насчёт имущества... Считаю справедливым отказаться от всего. Мне не нужно ни копейки. Спасибо тебе за всё. Прости ещё раз.
С каждым словом слёзы текли, рождаясь в глазах тёплыми, а к подбородку совсем остывая. Голос садился, под конец сойдя в хрип. В горле невыносимо саднило и першило, оно стискивалось и давилось звуками.
— Маш, что у тебя с голосом? — с тревогой спросил муж. — Ты ещё минуту назад разговаривала нормально...
— Не знаю, Борь. Мне всё равно сейчас, — прохрипела Мария.
— Покажись врачу срочно.
— Плевать.
— Маша, ЭТО ТВОЙ ГОЛОС!
— Да пропади он пропадом...
— Не говори так! Ты знаешь, что слова и мысли — материальны.
— Ничто уже не имеет значения, Борь... Прости...
Палец нажал кнопку, прерывая звонок, телефон мягко выскользнул из повисшей с подлокотника кресла руки и с глухим стуком упал на ковровое покрытие. В дверях стояла Катя, и Мария подняла на неё застывшие, страшные, словно бы выжженные глаза. Мёртвые, как две заброшенные могилы.