А если б вы услышали, как стучит большой черный дятел-желна! Дерево стонет на многие километры. Сам черный дятел — обитатель глухих лесов, и встречается он только там, где есть высоченные башенные лиственницы. В них он гнездится. Кто бывал в этих лесах, тот, наверное, слышал дикий, пугающий крик желны, словно заунывный вопль лешего.
Зато самая милая, симпатичная птичка — дятел малый. Сам он не больше воробья, пестренький, подвижный, любопытный. Завидев человека, он никогда не улетает при его приближении. Только переберется на противоположную сторону дерева и выставит из-за ствола голову с озорным глазом. Наблюдает.
Так и не увидел я Весну, сколько ни ходил по лесу, только следы ее встречал на опушках и полянах, на снегу и под снегом. Да, и под снегом тоже! Раскопал я снег на одной полянке, а там зеленые травинки, яркие, свежие. О Весне сказала мне и веточка вербы. Я принес ее домой, поставил в вазу, а наутро с удивлением увидел крохотные серебряные огоньки. Ветка ожила за одну ночь.
Приемыш
Однажды, в самом начале июня, я собирал жуков и бабочек в окрестностях деревни Коптяки.
Ничего нового для коллекции долго не попадалось. Я ходил по зарастающей вырубке, косил сачком по молодой траве, по желтым бубенчикам купавок и листьям осинок. Но каждый раз, с надеждой заглядывая в сачок, испытывал разочарование. Самые обычные листоеды, лесные клопы-краевики, комары и мелкие пяденицы взбирались вверх по марлевым стенкам. Изредка попадали полосатые цветочные усачи.
«Не попытать ли счастья в лесу?» — раздумывал я, хотя знал, что разыскать жуков там будет намного труднее. Не один километр отмеришь по жаре, сотню пеньков осмотришь со всех сторон, пока удастся поймать новую бронзовую златку, сине-стальную жужелицу или хищного жука-скакуна с японскими иероглифами на спинке.
Жуки искусно прячутся под корой сухостойника, в трухе пеньков и колод, в грибах и цветочных венчиках.
Становится жарко. Солнце печет голову и плечи. Серые слепни кружат возле меня, норовят незаметно прилипнуть. Отмахиваясь от них, я свертываю с вырубки в сосновый бор и потихоньку двигаюсь прочь от опушки. Чтоб не потерять направление и не заблудиться, я использую три простых прибора, они заменяют мне во всех походах компас и карту, — это солнце, щека и нос. Углубляясь в чащу, я замечаю, в какую щеку светит солнце. Нос указывает нужное направление.
Кроме того, я заранее соображаю, в каком положении относительно щеки будет солнце, если придется повернуть назад.
Медленно шествую по лесу. Сухой нагретый воздух с полей еще не проник сюда. Тень и свежесть меж соснами. Я оглядываю их стволы, осматриваю редкие цветы. Жуки попадаются. На осиновом пне, облитом розовым бродящим соком, я захватил целое семейство черных и блестящих карапузиков-плоскушек. С засохшей наклоненной ели снял синего усача. А на трухлой березовой колоде оказался такой удивительный слоник! Весь, как береста, в черных, белых, коричневых крапинках. Цепко и сильно упирался он колючими лапками, пытался разжать мои пальцы.
Пока я рассматривал новое сокровище, восторгался им и укладывал в коробку, в лесу вдруг стихло, потемнело. Накатилась короткая июньская гроза. Раскалывая небо, широко мигнула молния. Треснул, покатился над вершинами молодой гром. Крутой дождь защелкал по листьям и папоротникам.
Я побежал укрываться под шатровую ель. Сел, прижался к ее шершавому серному стволу, отмахивался от комаров. Пережидал дождь.
Он сыпался с градом, густо и прямо, точно горох из распоротого мешка, и стих так же внезапно, как начался.
Снова выглянуло солнце. Вспыхнуло в каплях на мокрой траве, заблестело на омытой зелени. Сладко запахло хвоей и цветами. Еще звонче запели зяблики и веснички. Заюрчал в стороне вьюрок. И вдруг громко, отрывисто и нежно засвистал певчий дрозд. «Ю… вью, фыо-фи, фу-фи» — торжественно филилюкал он в темной еловой низине.
Давно не слыхал я певчего дрозда. Под городом они совсем перевелись. Их вытеснили неприхотливые стайные рябинники и сороки. Да, насколько можно было заметить, этот небольшой, желтокрапчатый осторожный дрозд чуждался близкого соседства с людьми. Он селился в еловых болотах, урманных ельниках и логах и только на рассвете да поздно вечером, когда дотлевает закат, можно услышать его дикую и приятную флейту, будто голос самой глуши.
— Ох, наверное, тут гнездо, — сказал я себе и тотчас стал спускаться по склону. Мне очень хотелось найти гнездо «певчего» с птенцами и взять одного-двух для выкармливания. Иначе невозможно было раздобыть великолепного певуна. Взрослую птицу поймать очень трудно.