Екнет сердце охотника. Прилетел… И слушаешь, слушаешь его. Знали бы вы, как хорошо услыхать первого соловья. Сколько морозных дней прошло, сколько снегов, сколько зимней тоски…
Весна гуляет по земле. Жаворонки поют, поют над полями. Еще рано. Нет солнышка. А уж светло, свежо на востоке. Редкий туман жмется в низинки. И пахнет холодом, и проснувшейся землей, и сырой, обомлевшей за ночь травкой, и светлыми черемуховыми почками.
Самого соловья не увидишь. Он сливается в кустах с ржавым тоном жухлой листвы и коричневой корой веток. Разве что перелетит, тогда скорей обозначит себя. И странно: сперва заметишь дрогнувшую ветку, а потом уже неясную тень птицы.
Он не боязлив. Иные соловьи, из молодых, конечно, подпускают шага на три. Проберешься в чащу, тихо сидишь в уреме, следя за соловьем.
Птичка крупноватая, но поменьше певчего дрозда, лупоглазо-удивленная и очень изящная, как-то благородно точеная, перебегает по земле, быстро ворошит клювом листья. Иногда она стремительно схватывает что-то. Останавливается, насторожив голову, красиво поворачивая хвост вверх, вбок и вниз.
Она поглядывает на меня, точно прикидывает: опасно? Нет?
Видимо, решив, что большой беды не случится, соловей принимается за прерванные занятия.
Я проверял не раз, что ищут соловьи под опавшим листом. Разгребал его осторожно и всегда находил желтые твердые личинки жуков-щелкунов, тех самых, что удивляли нас в детстве умением прижимать усы, прогибаться и подскакивать с легким щелчком, едва перевернешь их на спину. Всякому, кто копал полевую картошку, знакомы эти личинки-проволочники, насквозь буравящие гниловатые клубни.
Время от времени соловей издает негромкое «фи… фи… фи…», а когда настораживается, слышен глухой и приятный храп: «кррр… каррр…»
Но вот птичка «насбиралась», легко порхнула на удобный сучок. С минуту соловей сидит в задумчивости, взъерошив перо, точно великий маэстро, которому давно нет дела до слушателей, и он, не стесняясь их, задумался попросту: что бы исполнить сейчас?
И вот такое ясное звучно-глубокое «фьи-у-вить…». Соловей запел. Всегда смешны, хоть небезосновательны, попытки звуками нашей речи передать соловьиную песню. Она так своеобразна, так странно сладка, дика, нежна, так необычайны издаваемые птицей высвисты и крики, что трогают до озноба. Особенно, если слушать соловья до утренней зари, когда кругом тьма и тишина, а поле, и звезды, и черные кусты тоже слушают, слушают. Слушают и молчат… Только так, узнав соловьев, понял я, как откровение, стихи Толстого, например его «Родину». Помните:
Песни соловьев в полную силу начинаются с двадцатых чисел мая. К этому времени на занятые самцами участки прилетают соловьихи. Они появляются примерно через неделю, много через две после прилета самцов и так же внезапно, ибо летят ночью. С первого дня прилета соловей гоняется за своей рыжей, точь-в-точь похожей на него, соловьихой, ухаживает за ней. Их постоянно можно видеть вместе. И стоит ей куда-нибудь отлететь, как самец беспокойно кричит и кидается на поиски.
А уже через неделю в самом захламленном, заросшем травой и молодыми побегами месте соловьи строят гнездо. Я не раз находил эти рыхлые, словно наспех свитые из сухих травинок гнезда с розовато-коричневыми яичками. Они помещались то меж корнями черемухи, то под свесом приросших к земле ветвей, даже под кучами сухих, нарубленных с осени веток.
Там же встречал я позднее темноватых и крапчатых снизу (признак родства с дроздами) шустрых соловьят. Уже на девятый-десятый день они убегают из гнезда и шмыгают по уреме, как мыши, помаленьку привыкая к самостоятельности.
Они ловят и стерегут всякую живность, бегающую по теплой листовой подстилке уремы. Они подкарауливают жучков, склевывают пауков, гоняются за мошкарой и пяденицами и сами часто становятся добычей горностаев, ласок и хорьков, всегда живущих в таких дебрях. Очень помогает соловьям бесподобное умение прятаться, затаиваться, замирая на минуту и более. Птички делают это часто. Как же трудно различить такого окаменевшего вдруг соловья среди листьев, травы и веток!
Вывелись птенцы. Пение соловьев стихает. Да и одних ли соловьев? Откуковала горюнья-кукушка. Не слышно печальных строф дубровника. Молчит варакушка. Утихли 90 жаворонки в полях. К августу птицы становятся незаметны. Идет линька — трудное время. Всякая птица норовит укрыться подальше от врагов, а соловья и подавно не увидишь. Только по редкому призывному фиканью узнаешь, что он еще тут. А в первые числа сентября ударят холодные утренники, и пойдет соловьиный ночной отлет — не известный никому.