Впереди открылась низкая ложбинка. Роща длинноиглой сосны-пинии темнела за ней. Стояла на переднем плане величавая и тенистая кавказская липа. А под липой, совсем как на французских пасторалях, любезничала парочка, ушедшая подальше от глаз людских.
В ложбине у грязной лужи бегали, задирая хвосты торчком, все те же черные дрозды. Их было не меньше десятка. Едва мы подошли ближе, дрозды заквохтали, зачакали и полетели во все стороны. Коричневая грязь по краям лужи была в крестиках их следков.
Благодаря пророчествам Козленко я не рассчитывал встретить здесь в таком изобилии этих интересных птиц и не взял птицеловной сети. Со мной был лишь маленький лучок-самолов. Его-то и установил я на грязи возле лужи, насыпав в прикормку мелких бабочек, мух и лесных клопов.
Как я сожалел, что не привез с собой личинок мучного хруща — самый лакомый корм для дроздов!
А потом мы ушли, поднялись повыше, сели на крутизне и замолчали. Было тепло, и был ветер. Шумела сосновая роща, и море внизу зеленело свинцовой зеленью. Было видно, как цепочками бегут по нему белыши. Игрушка-кораблик тянул за собой двоящийся след. Белая бабочка промелькнула перед глазами, уселась на цветущий татарник. Это был каменный сатир. Он покрутился по малиновому соцветию и затих, сосал медвяный сок. Кружились тут же и обычные бабочки: репейницы и голубянки. Пара зеленых дятлов хлопотала на засохшем дубовом стволе, простукивая его со всех сторон.
— Даже не верится, — сказала сестра. — Мы где-то в горах. Там Черное море. Древнее море. Эвксинский понт!
Сюда плавали греки! Здесь жила волшебница Медея и стояли забытые города. Погляди, там не видно греческих фелюг? А ведь море и тогда было такое же, и горы, и лес…
Вот мы смотрели тисовые деревья. Им по две с половиной тысячи лет. Значит, они росли еще при персидских царях Дарии и Ксерксе в пятом веке до нашей эры (сестра — историк и всегда ищет историю, даже в чебуречной).
— Да, — в тон ей сказал я, — они росли при всех людовиках, бонапартах, мамаях, не говоря уже о династии Романовых. Просто удивительно, как это никто из властителей не повелел их срубить. Ведь властители стреляли зубров, травили оленей, жрали пироги из соловьиных языков, объедались паюсной икрой и все-таки упустили наслаждение срубить два тысячелетия сразу…
Она словно не слышала меня.
— А все-таки здесь все новое и древнее. Даже солнце. Тут очень ярое солнце…
И она потянула юбчонку на сожженные колени.
— Смотри-ка, смотри, — показал я вниз по склону, где росли два широких куста.
Черный дрозд нырнул в один из них.
— Видела?
— Да.
— Поняла?
— Нет.
— Зачем он в куст залетел?
— Ну, мало ли…
— Сиди и смотри, я схожу проверю самолов. Если в куст еще раз залетит дрозд, значит, там у них гнездо.
— А-а…
— Бэ-э…
Я ушел. В ложбине у лужи по-прежнему бегали черные птицы. Ни одна не думала соваться в мой самолов. Может быть, они стеснялись той парочки, что обнималась под широкой липой?
— И аллах с вами! — сказал я, снимая снасть.
— Туда еще дроздиха залетала, — радостно сообщила сестра, указывая на куст.
— Пошли искать…
Мы спустились по пояс в траве к темным кустам, которые оказались ни больше ни меньше как лавровыми!
Подумать только — настоящий благородный лавр, которым увенчивают победителей и лауреатов. Лавровый лист! Лавровый куст!
— Ты ищи там, а я здесь, — показал я спутнице на другую сторону куста.
От лавра вкусно пахло похлебкой. Он был так обширен и густ, что найти даже большое гнездо представлялось трудным. Помня из разных научных описаний, что черные дрозды строят гнезда у корней, я деятельно шарил в подножии куста. Большая ящерица вдруг выскользнула оттуда, холодно-цепко перебежала по руке и нырнула в траву.
Гнезда нигде не было.
В процессе поисков мы обменивались такими репликами.
— Где змея?
— Не знаю…
— А гнездо? Да вот же оно!
Гнездо было у нее над головой, серый ком травинок, волоса и соломы, крепко вплетенный в развилку ветвей. Настоящее дроздовое гнездо. Встав на цыпочки, я жадно заглянул в него. Желто-серые комочки не шевелились.
— Есть! Кажется, три… Голые еще… Слепые. Пойдем! — радостно крикнул я и потащил сестру вверх по склону.
За все время пребывания в Хосте таким счастливым я никогда не был.
— Вот тебе, проклятый! — пригрозил я большому хищному сорокопуту, черные брови которого были, как у молодки, выходящей из парикмахерской при женской бане.
Сорокопут перелетел по кустам с жуком в клюве. Теперь нам оставалось молиться, чтобы все ястребы, ласки, хорьки и сорокопуты здешнего колючего леса не разведали про гнездо.