— У вас там, в пустынях-то, хорошо, наверно? — спросил Алёша.
— Чего хорошего-то? Один песок да верблюды.
— Верблюды — они хорошие, — уверенно сказал Алёша.
Девочка согласилась:
— Они, конечно, хорошие.
— Слушай-ко! — загорелся Алёша. — Ты приходи на озеро-то. Не завтра — так послезавтра. Я тебя на лодке покатаю!
Девочка оглянулась.
— Я бы пришла, да боюсь: там из-за кустов какой-то дяденька на нас глядел.
Алёше тоже стало страшно. Он покосился на сосны и прошептал:
— А ты всё равно приходи.
Дома он рассказал всё, что было, не помянул только девочку — будто её и не было. Мать ушла на крыльцо чистить рыбу, а отец подумал вслух:
— Это, наверно, Мымра сеть ставил. Жадный мужик! Ходит в рванье, а когда старые деньги меняли на новые, кошель сотенных привёз в город. Одни сотенные! И плесенью пахнут. В городе аж удивились: «Где, говорят, ты их взял? У нас, говорят, таких денег нет, чтобы тебе отдать рубль в рубль».
Послезавтра Алёша пораньше был у озера, чтобы загодя встретить гостью. Ботника он не нашёл — ни в заливчике, ни в камышах. Мальчуган даже на берёзу залезал — сверху озеро просматривается хорошо, — нету ботника, что ты будешь делать!
Алёша слез на землю и увидел девочку.
— Ботник украли.
Девочка насыпала ему полную горсть малины и сказала:
— Давай-ка его хорошенько поищем.
Близко к воде не подпускали кочки; Алёшу они держали некрепко и раза два его искупали в грязи, а под девочкой только пружинили, хотя она была выше ростом. С кочки на кочку она допрыгала до озёрного рукава, через тальник протянутого к Каме, и ладонью поманила Алёшу:
— Иди-ка сюда.
Алёша встал на соседнюю кочку, заглянул в мелкую воду и на дне увидел затопленный ботник — под водой он казался крупнее, будто вырос за это время. В нём лежало два камня, шныряли мелкие окуньки, нюхали борта и удивлялись: «Раньше такого не было…»
Алёша разделся, залез в воду. Одному лодку не стронуть — подал девочке ржавую цепь, привинченную к переду, вывалил камни. Вдвоём они выволокли ботник на сухое.
Воды в нём не было — вся она ушла в круглую пробоину на днище.
А ещё в ботнике прыгал окунишка; девочка накрыла его ладошкой, отнесла в озеро и, вернувшись, села на ботник рядом с Алёшей. Он пообещал:
— Я завтра принесу молоток и гвозди и починю ботник. Завтра досыта накатаемся.
— Завтра я уже не приду, — сказала девочка. — Завтра мы… уезжаем.
Она отошла от Алёши, присела перед одуванчиком, обдула его, вернулась и протянула Алёше руку:
— До свиданья.
Он вытер свою ладонь о штаны, пожал её холодные пальцы и сказал:
— А то бы пришла завтра…
Девочка улыбнулась и прикрыла улыбку рукой:
— Мы вчера карасей жарили. Спасибо за угощенье.
— А мы ещё не успели, — сказал Алёша. — Мы их покамест в подпол спустили.
Они постояли напротив друг друга, и девочка несмело спросила:
— Я пойду?
— Найдёшь дорогу?
— Найду.
Бочком она отошла от Алёши, ступила в высокую траву, и трава сомкнулась за ней — сколько ни смотри, никого не увидишь.
На другой день отец и Алёша пришли чинить ботник. Отец осмотрел пробоину, потоптался вокруг, подобрал в тальниках окурок и сказал:
— Понятное дело — Мымра. Его след: папиросы-гвоздики, других он не признаёт. И дно пробито, как по циркулю. Не любит он неряшества в «работе». Больше мы его на Кобыльем озере не увидим — вспугнул ты его, сынок!
Инструментов у отца особенных не было — гвозди да топор: он и за молоток, и за тесло, и за пилу.
Отец перевернул раненый ботник днищем вверх и удивился:
— Ты, сынок, один такую тяжесть из воды тащил?
Меньшой замешкался, и старшой заключил:
— В твои годы я бы так не сумел. Какие ещё твои годы, а сеть выбрал, лодку спас! Здоровый нынче пошёл народ, упитанный.
Мальчуган покраснел.
Пока отец тесал заплату да заделывал ранение, Алёша прошёлся в ту сторону, куда вчера ушла девочка. Трава встала стенкой и далеко не пустила его, будто здесь и не проходил никто.
А если и проходил какой человек, то очень лёгонький — любая травинка в его следах распрямится и будет расти дальше.
