А сом постоял на месте и вдруг развернулся в могучем всплеске, так что лодки развело в разные стороны, и затонул.
Исай Никандрович подождал, не всплывёт ли сом, снял стёганку и, выжимая её, жаловался:
— Беда ведь, Алексей, а? Подождём, может, он опять покажется.
Алёша набрался храбрости и громко сказал:
— Не покажется он!
— Это почему же? — насторожился Исай Никандрович. — Должен.
— Обиделся он…
— «Обиделся»! — ворчал Исай Никандрович, натягивая стёганку. — Обидно ему. А мне — человеку — не обидно мокрому сидеть? Сому обидно, а мне не обидно. Да мне, может быть, в тысячу раз обиднее!
Дымились вербы. На мели плавилась некрупная рыба. Над водой затевался пар или туман. И согласно кричали лягушки:
«Зиму перезимовали! Вода потеплела! А поём-то мы как хорошо! Никому так не спеть. Если можете — попробуйте…»
Парус
Алёша не хотел ехать в пионерский лагерь.
— Не посылайте меня, — просил он родителей. — Не поеду я.
— Почему? — спрашивали родители. — Почему всё-таки?
— Неохота.
— А почему неохота?
— Не поеду я!
— А туда ехать-то не надо, — говорила мать. — Пешком можно дойти: лагерь-то рядом — в Танаевском бору.
— Чего вы меня прогоняете? — спросил Алёша и задышал часто-часто.
— Да никто тебя не прогоняет. Никто! — Мать, как маленького, взяла его на руки и удивилась: — Тяжёлый какой!
Отец, где на автобусе, а где и пешком, проводил Алёшу до самого лагеря — к дощатым домикам на поляне, где гудели ребячьи голоса.
— Дальше-то не провожай, — застеснялся Алёша и побежал по поляне, налитой, как чаша с краями, по вершины деревьев золотым воздухом.
В столовой мальчугану ударили в лицо горячие запахи. Место ему досталось рядом с Людмилой и Никитой. И не успел Алёша отдышаться, как ему принесли суп, и его Алёша съел немедленно и тарелку зачистил. А потом подали компот и котлету, от которой шёл пар. Тут бы с устатку съесть эту котлету безо всяких хитростей, да Людмила распорядилась:
— Веригин, ты вилку держи не в правой руке, а в левой.
— Так несподручно! — оправдывался Алёша. — Кабы я левша был. А я — правша… Научусь…
— Когда? — спрашивала Людмила.
— С годами, — шуткой отвечал Алёша и, не выдерживая строгого взгляда девочки, обещал: — Нынче научусь.
После обеда дети пошли купаться. Внизу, между соснами, от которых жарко пахло смолой, искрилась Кама. По тропинке, оскальзываясь на глянцевых сосновых корнях, дети спустились к реке.
— Купаться-то нельзя — рука не терпит, — пожаловался Никита. — До того холодная вода в Каме! Не верите — потрогайте воду. Перед этим холода были, и надо до-ооолго ждать, пока Кама нагреется…
— На лодочке бы прокатиться, — сказала Людмила.
— А вон она — лодочка-то! — обрадовался Никита и привёл друзей к лодке с мачтой и без вёсел. На дне её в дождевой воде плавал ковшик из берёсты.
Берестяным ковшиком дети по очереди вычерпывали воду, а она всё не кончалась, будто в днище бил родник.
Алёша нет-нет да и взглядывал на тот луговой берег. Там золотились пески. Выше краснела глина. А ещё выше зеленели тальники. Над ними, охваченные ветром, как огнём, белели серебристые ивы. Если попасть на ту сторону и пойти напрямик через луга — близко Большой бор и кордон, где отец с матерью.
— Всё! — объявил Никита и бросил ковшик на звонкое дно лодки.
Ковшик подпрыгнул.
А Никита выворотил из песка доску, ополоснул её в Каме и, улыбаясь всем широким, счастливейшим, распаренным лицом, показал доску девочке:
— Это — вместо весла! Люда, проходи на корму. Погоди, я лодку толкну…
От усилий Никиты, гремя железом, лодка сползла в Каму, дала течению увлечь себя и остановилась, вздрагивая на цепи, как большая сильная рыба на кукане. Она порывалась сплыть вниз по Каме-реке, но цепь, привязанная к колу, не пускала её и гремела.
Наверху протрубил горн — сперва хрипло, словно петух спросонок, а потом чисто и протяжно, и бор откликнулся эхом.
— Людям покататься не дают, — пожаловался Никита. — Полдничать зовут. Что мы — есть сюда приехали?
И первый полез в гору к лагерю.
После полдника дети отдыхали, играли в волейбол и в футбол, кто во что может… Ужинали…
Над поляной проступили звёзды.
Алёша пришёл к обрыву и увидел, как внизу качается чёрная лодка с мачтой. Через всю Каму от этой горы лиловая тень доставала до того берега, до лугов, повитых туманом, и там дрожал синий огонёк.