Было видно, что куратор готов говорить о своем Риммлере часами, однако Шенк пришел сюда совсем не ради этого.
— Я хотел спросить вас о писателе Спонтини. Были уже написаны какие-либо из его книг или нет?
— Не помню я что-то такой фамилии. Скорее всего, это по части Итальянской конторы, а у них последнее время сплошные неприятности — сильно отстают от графика. Вот, к слову, Карло Монтена должен выпустить пятнадцатитомную энциклопедию, а его комитет добрался еще только до Батавии. А уж что касается художественной литературы, там и вовсе завал…
— А что, разве в Ррайннштадте много итальянских писателей?
— Ни одного, насколько я знаю, но бездна написанных ими книг. Люди со стороны не могут и представить себе всю огромность этой задачи: проектирование здания — это чистейшая ерунда в сравнении с необходимостью написать все книги, которые будут стоять в этом здании на одной-единственной полочке.
— Так как же мне узнать про Спонтини?
— Вы обращались к Каталогу авторов?
— А где его найти?
— Так вы что, даже не побеспокоились заглянуть в Каталог Каталогов? Там все и будет указано.
— Насколько я понимаю, чтобы найти Каталог Каталогов, мне нужно будет обратиться к какому-то еще каталогу?
— Попробуйте Каталог Каталогов Не Упоминающих Самих Себя. Знаете, мне бы очень хотелось, чтобы люди старались хоть что-то сделать самостоятельно, а не сразу бежали сюда за помощью. Ведь я же все-таки занятой человек, мне книгу писать надо.
Но затем куратор несколько подобрел — радуясь, надо думать, случаю показать свою незаменимость.
— Ладно, поищем этого парня, — сказал он и после недолгих поисков извлек из стоящего на столе ящика небольшую карточку. — Ну вот, Спонтини. Одна незавершенная работа. Умер сумасшедшим. Теперь вы, вероятно, захотите, чтобы я нашел вам эту книгу, и прямо сейчас?
— А у вас есть более подробные сведения о его жизни?
— Нет, это уж вы у этих спрашивайте, наверху. Так давайте я принесу вам его книгу.
После краткой отлучки куратор протянул Шенку тощую книжечку с надписью на обложке «Афоризмы Винченцо Спонтини» и опять склонился над незаконченной рукописью Риммлера.
Шенк вернулся на свое рабочее место и положил книгу в ящик стола. Возможно, именно ее читал Пфитц, лежа на полу. Жестко ему было, никак не засыпалось, вот и решил почитать. А Бальтус ошибся, перепутал читателя с писателем. Хотя вполне возможно, что имя Пфитца написано на плане не покойным Бальтусом, а кем-то другим.
Столько неясностей, а ведь, по сути, этот загадочный Пфитц становится уже излишним. Через несколько часов он, Шенк, встретится с жизнеописательницей — и какая же дальше будет нужда в каком-то слуге какого-то графа? Они обсудят прочитанную рукопись, будут серьезно взвешивать все возможности, выдвигать догадки и гипотезы, он положит руку ей на талию (в подходящий для того момент). И тогда граф и Пфитц исчезнут, Спонтини улетучится, останется только вспышка наслаждения, экстатическое соприкосновение с ее нежной кожей.
Время ползло мимо Шенка с черепашьей медлительностью, усталость делала малоприятную процедуру ожидания вдвойне мучительной, но в конце концов рабочий день подошел к концу. Перед тем как встать из-за стола, Шенк переложил книгу Спонтини в свою сумку с намерением почитать ее на досуге, хотя предстоящий вечер сулил ему удовольствия не в пример интереснее.
Чтобы уж точно не разминуться с жизнеописательницей, он вышел из здания в первый же возможный момент, когда все остальные только еще начинали собираться.
Он прождал ее более часа. Он пересчитал все прутья и завитушки решетчатых ворот, все булыжники прилегающего участка улицы. Он сравнил мох на затененной части стены со мхом на более открытой ее части. Он припомнил куплеты десятка популярных песен и присочинил к ним несколько новых. Когда его коллеги тоже потянулись на выход, он принял вид гордый и независимый, в надежде, что они поймут, что он тут не просто так стоит, а кого-то ждет. Он ловил взглядом выходящих из здания женщин и пытался угадать в их лицах понимание ситуации, а может, и некий намек на зависть. По мере того как поток выходящих иссякал, он чувствовал себя все более неловко, теперь уже при виде кого-нибудь знакомого он хмуро отворачивался. Сперва задержка жизнеописательницы отзывалась в нем не более чем легким раздражением, но мало-помалу это раздражение переросло в нечто куда более мучительное. Шенк пересек грань — трудноопределимую, но тем не менее вполне реальную — между начальным периодом, когда он ожидал ее с секунды на секунду, и последующим, когда его мучил вопрос, да сколько же можно ждать, не пора ли бросить это пустое занятие и идти домой. Он ставил себе предельные сроки, отмеряя их по бою церковных часов. Если она не появится до ближайшей четверти часа, он повернется и уйдет. Она не появилась. Он не ушел.