ГРАФ. Но ведь его полк погиб, да и полковник тоже. Как же тогда сумел он поучаствовать в Брюнневальдской битве?
ПФИТЦ. Он шел по дороге и к вечеру наткнулся на другой полк, где его приняли как героя — ведь он один уцелел в страшном ночном сражении — и взяли на ту же должность полкового барабанщика.
ГРАФ. Как-то мне не верится, чтобы отец рассказывал своему малолетнему сыну такую странную историю.
ПФИТЦ. История необычная, тут я с вами вполне согласен, но ведь и отец мой был человеком весьма необычным. Кроме того, эта история вызывает серьезные сомнения — много позднее, когда я уже вырос, мать безапелляционно утверждала, что ни при каком таком Брюнневальде мой отец не сражался, и еще она как-то сказала, что в самом еще нежном детстве он нечаянно сел на платяную щетку, результатом чего и стала столь необычная отметина на его ягодице. Но ведь родители всегда лгут своим детям, а мужья — женам. Кто знает, где здесь правда, да и вообще — есть ли она здесь. Или — где бы то ни было. Я могу только сказать, что не переживи мой отец эту ночь, чтобы рассказать мне эту историю, я не смог бы родиться, чтобы ее выслушать.
ГРАФ. И все-таки нужно быть крайне безалаберным родителем, чтобы рассказывать своему собственному сыну подобные истории.
ПФИТЦ. Значит, вы предпочли бы послушать другую историю? О том как некий господин поднимается посреди ночи, чтобы облегчиться, и забредает потом спросонья в чужую спальню?
ГРАФ. Вполне извинительная ошибка.
ПФИТЦ. И ложится в постель, даже не заметив, что там уже спит кто-то другой?
ГРАФ. Было очень темно…
ПФИТЦ. В результате чего, когда под утро этот другой, который может быть его собственным слугой, а может и не быть, просыпается, он вынужден мириться не только с жестоким похмельем, но и с видом этого человека, который может быть, а может и не быть его хозяином, громко храпящего в его постели после того, как он прорулил мимо спальни молодой служанки, вызвавшей у него неумеренный интерес?
— А что, прошлой ночью все именно так и было?
Вполне возможно, хотя и тут нельзя ни за что поручиться. Автор в это время спал, так что мы вынуждены воспользоваться свидетельствами Пфитца и графа. Пфитц был пьяный, граф — сонный, да и вообще было очень темно. Нам придется закрыть это дело за невыясненностью обстоятельств.
Глава 9
На следующий день Шенк снова вышел на работу. Картограф все еще чувствовал себя неважно, однако два желания — поскорее увидеть жизнеописательницу и ускользнуть из-под опеки фрау Луппен — не позволили ему продолжить рекомендованный врачом отдых. Он прихватил с собой свою новую рукопись, чтобы показать ее жизнеописательнице при первом же удобном случае, а заодно и книгу Спонтини.
Имя женщины, ради которой он обременил себя всеми этими заботами, оставалось для него загадкой. Иногда Шенк называл ее про себя подхваченной у Грубера кличкой «Рыжая», но кроме того, он придумал много имен, которые могли бы ей принадлежать. Он мысленно произносил эти имена, представляя одновременно сидящую за столом жизнеописательницу, в надежде, что буде он наткнется случайно на ее настоящее имя, оно как-нибудь себя проявит, прикрепится к зрительному образу и тем засвидетельствует свою аутентичность. Предыдущим вечером он сумел на несколько часов убедить себя, что ее зовут Клара. Это имя было ей точно впору, облегало ее без малейшей морщинки, как хорошо сшитый корсаж, однако уже наутро оно пожухло и отпало от жизнеописательницы, как сухой осенний лист. Теперь оставалось только ждать, что же придет ему на смену.
Шенк проболел всего один день, но и за это время на его столе выросла целая гора срочных бумаг — карты, которые требовалось проверить или исправить, сообщения и запросы из других отделов. Большая часть этой скучной, утомительной работы была переадресована отсутствующему, а потому не могущему ничего возразить картографу его ушлыми коллегами. К сожалению, среди всего этого хлама не нашлось ни самой краткой записки от жизнеописательницы. Шенк вознамерился было написать ей сам, но тут же увидел всю глупость этой затеи. Взглянув на почерк, она сразу же поймет, что история Пфитца принадлежит не руке переписчика, но его собственной.
Прошло изрядное время, пока он улучил наконец момент сходить наверх, в Биографический отдел. Как и в трех предыдущих случаях, жизнеописательница сидела за своим столом и быстро что-то писала. Шенк ожидал услышать хотя бы самое формальное извинение, однако она поздоровалась с ним вежливо и спокойно, словно ничего не случилось.