Головокружительный замысел, могший возникнуть у одного лишь нашего благородного князя. Это была работа его жизни, равно как и работа жизни всех его подданных, неустанно продвигавшихся к грандиозной цели, поставленной перед ними правителем. Их собственные жилища разваливались от небрежения, разбитые дороги не ремонтировались, пища становилась редкостью — чего не скажешь о бумаге и чернилах (запасы этих наидрагоценнейших материалов постоянно поддерживались и пополнялись). Голод и эпидемии стояли у порога, но их угроза не страшила подданных князя, потому что их конечной, высокой наградой должен был стать величественный Кенотаф, возведенный на центральной площади напротив Музея и Библиотеки. На Кенотафе будут высечены имена князя (сверху) и всех его подданных, снизу же будет надпись:
«В память о тех, кто отдал все, чтобы Ррайннштадт жил вечно».
Глава 2
Картограф Шенк работал по Ррайннштадту уже десять лет, с самых первых дней проекта. Собственно говоря, сперва его взяли в Бухгалтерскую контору калькулировать заработки некоторых из воображаемых жителей города, но вскоре было замечено, что у бухгалтера Шенка прекрасный почерк, и его перевели в Картографический отдел.
Умение красиво писать и аккуратно копировать было едва ли не важнейшим для его новой работы. Поскольку объектом исследований являлся город, не существовавший иначе как на бумаге, картографу не было нужды заниматься полевыми изысканиями. Ему не приходилось мокнуть под дождем, не приходилось с муками устанавливать теодолит, когда ветер все время сносит нить отвеса. Поле его изысканий ограничивалось картами, главной же их целью была полная согласованность со всем, сделанным прежде, — не только с обычными картами, показывавшими современное положение улиц и зданий, но и с другими, отмечавшими высоту над уровнем моря, и еще другими, показывавшими, какие здания и в какой последовательности стояли когда-то на данном месте (ибо к этому времени Ррайннштадт уже обзавелся собственной историей, стал самостоятельной сущностью, способной к видоизменению и развитию). На стеллажах Картографического отдела имелись карты масштаба настолько крупного, что на них умещалась одна-единственная комната какого-либо дома, или даже малая часть комнаты (во всех наимельчайших подробностях: контуры серебряной тарелки, чашка на столе, координаты и ориентация турецкого ковра, застилающего пол). Были карты (на тончайшей рисовой бумаге) поперечных сечений города на различных последовательных высотах (сложенные стопкой они создавали трехмерную картину), и были карты, дававшие не только пространственные координаты, но и временнЫе — схемы местонахождения отдельных горожан в конкретные дни и часы (горожан, чьи поступки на тот же самый момент описывались Биографическим отделом).
Десять лет кряду Шенк жил и работал в окружении подобных документов. В обеденный перерыв он ел не за столом, а положив на колени атлас, его сны были пронизаны драгоценными нитями широты и долготы, да и вся вселенная превратилась для Шенка в огромную карту с богатейшим словарем контуров и условных обозначений, в текст абсолютно самодостаточный и замкнутый, безукоризненно самосогласованный и все же бесконечно загадочный. Он представлял себе свое прошлое и будущее как постепенное движение по капризной, неровной поверхности карты, составленной в момент его рождения и предначертавшей его судьбу во всех подробностях.
Однажды Шенку поручили отнести несколько карт наверх, в Биографический отдел. Отдел этот занимал большую, с высокими потолками комнату, опоясанную галереей со стеллажами, среди которых неустанно циркулировали биографы, порождавшие обитателей Ррайннштадта. Здесь возникала из небытия новая жизнь — воспоминания, мечты, размышления. Работа биографов имела неоценимое значение (о чем сами они постоянно напоминали всем прочим), и когда Шенк нашел на галерее нужного человека, тот сухо поблагодарил его и тут же отпустил, словно простого слугу.
Пробираясь по галерее к выходу, Шенк скользнул взглядом по правильным рядам биографов, сидевших внизу за своими столами. Плотную, почти осязаемую тишину нарушал только скрип перьев да шорох переворачиваемых страниц. Приходя на работу, биографы даже надевали поверх обуви матерчатые боты, чтобы не отвлекать своих коллег звуками шагов, когда возникала необходимость пойти и поискать какой-нибудь документ.
И тут он увидел ее и застыл пораженный.
Она была в зеленом. У нее были рыжие волосы и бледная кожа с изящной прорисью сиреневых вен, отмечавших самые тонкие участки — то, например, место, где кожа обтягивает острый выступ ключицы. Именно это место и разглядывал сейчас картограф. Девушка что-то писала, низко склонившись над столом, а он разглядывал издалека этот кусочек туго натянутой кожи и тонкие вены, ветвящиеся, как дороги или реки — на карте. По мере того как взгляд его скользил от этих стылых просторов к югу, к теплому обещанию высокогорных областей, кожа плотнела и становилась немного темнее.