А вот "Отдел использования архивных документов" и его руководительница Татьяна Михайловна Ларина – это то, что нам нужно. Во-первых, литературные имя-фамилия впечатляли. "Но я другому отдана и буду век ему верна". Во-вторых, мы примерно в одном весе. Она – руководитель отдела, я – зам, но, учитывая разные масштабы наших заведений, я-то, глядишь, и потяжелее буду. Столичная штучка, как никак. Можно эдак и на скромности поиграть. Мол, да, оттуда, с культурной столицы. "Поребрик", "парадная", Мариинский театр. Но не кичусь, не кичусь. Да, можете со мной запросто. Да, с академиком Лихачевым приходилось встречаться, масштабный человек. Даниил Гранин, ну, как же, практически соседи. Владимир Владимирович… Нет, вот этого не надо. Тут главное не переборщить. А то только все дело испортишь.
Для надежности я подписал у Зои Павловны Жуковской вверительную грамоту. Одна страничка: мол, предъявитель сего такой-то и такой-то, просьба оказать всяческое содействие. Начальник отдела и прочая-прочая. Печать и подпись.
Понятно, что подобная бумажка не обладает никакой юридической силой. Зато она обладает силой, скажем так, психологической. Вот сидите вы у себя на работе, пасьянсы раскладываете, вдруг приходит какой-то хрен с горы, в смысле, человек с улицы, и говорит: сделайте мне хорошо. А на каком основании, друг ситный? И тебе остается что-то мямлить про коллег, про чувство корпоративной солидарности и, в конце концов, совать потной ладошкой купюры. Тьфу, ненавижу. Я же не делаю ничего предосудительного: не пытаюсь получить секретную информацию или склонить человека к государственной измене. Архивы наши открыты: приходи, читай. Мне всего лишь нужно чуть ускорить процесс.
А с бумажкой ты сразу человек. К тебе, конечно, сначала с осторожкой отнесутся, но это нормально. Никто лишнюю работу не любит. Но у тебя появится возможность спокойно изложить суть дела. Четко, конкретно, по-военному.
Так что, укрепленный бумажною бронею, я уверенно вошел под сень Белгородского архива.
"Татьяна Михайловна, где вы?" – заорал я зычным голосом… Нет, орать я не стал, потому что прямо передо мной висел стенд с названиями отделов и перечнем комнат. "Директор, наверное, бывший военный", – почему-то подумалось мне. Это они, бывшие военные, обычно организуют такой порядок – ровно окрашенные стены, всегда зеленого цвета, таблички, часовой, тумбочка.
Поднялся на второй этаж. Прошел коридор в одну сторону. Потом в другою. Потом опять обратно. Комната номер пятнадцать, которую я искал, следовала не за комнатой номер четырнадцать, как мог бы подумать человек, напрочь лишенный фантазии, а за комнатой номер тридцать один. И я, естественно, нашел ее, эту комнату, последней. "Нет, директор – не военный, – снова подумалось мне, – слишком креативно у них тут для военного".
Постучал в дверь. Дверь не ответила, и я вошел. А что, присутственное место, имею право.
В помещении стояло четыре стола. За столами склонились дамы, представлявшие собой всю палитру женских возрастов: от нежного девичества до поздней зрелости. Все четверо подняли головы на меня, и я не сразу понял, что произошло.
– Олежка? – вдруг удивленно воскликнула самая симпатичная из них.
– Таня? – обалдело произнес я.
Это была Танька Просвирнина. Танюня. Моя однокурсница. И не только.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Танюня
Познакомились мы с Таней на первом курсе истфака питерского университета. Практически в первый же день учебы.
В те времена считалось, что ни один абитуриент не может стать настоящим студентом, не отдав священный долг полям нашей Родины. Весь сентябрь первокурсники проводили на полях в битве за урожай. Для меня всегда, кстати, было загадкой, и тогда, и теперь, что в это время делали сами работники полей, получающие за зарплату. Видимо, по институтам учились, в свободных от нас помещениях.
К назначенному времени я пришел на вокзал и увидел большую толпу парней и девушек моего возраста. Будущих однокурсников и однокурсниц.
– Привет, – громко сказал я, обращаясь ко всем и ни к кому. – Отсюда высылают на Колыму?
В то время я любил дешевые эффекты. Да и шутки подобные были уже тогда абсолютно безопасны, и даже поощряемы.
В толпе вяло засмеялись. Ко мне повернулась девушка, стоявшая до сего времени спиной. Девушка из серии "ничего особенного": челочка, губки, щечки. Лишь глаза, не очень большие, но яркие и насмешливые, были похожи на искры костра, летящие в глубокую августовскую ночь. Девушка смерила меня взглядом английской королевы, если бы вдруг ей сервировали завтрак пластиковой посудой.