Вот его новый курс: две Насти, две Оли, пара невзрачных юношей (эти, он знает, скоро отсеются, попросту перестанут ходить), девушка Лидия и, наконец, главный источник опасности – умница, брюнетка с зубами, Рахиль. Курс двухгодичный, коммерческий, брать надо всех, есть только две разновидности учеников, которых он опасается, – безумцы и умницы. Вот и одна из них: неровные крупные зубы, большие глаза. Верхние десны видны, когда улыбается. Сценариев тут не дождешься – фантазии ни на грош, голова ее переполнена Делёзом и Дерридой, заморочит она его разговорами. Но – Рахиль, восемьдесят седьмого года рождения: кто-то назвал свою дочь Рахилью в восемьдесят седьмом.
Итак, он их будет учить ремеслу сценаристов. Да-да, ремеслу, дорогие мои: продлившись без малого двести лет, романтическая эпоха закончилась. Время, когда художник сидел во главе стола, полного знати, всех этих ужинов Рихарда Вагнера с Людвигом, королем Баварским, минуло, кануло. Идеи о вдохновении, внушаемом свыше, если они у вас есть, забудьте их, выбросьте из головы. Некогда, в дни триумфов – он произносит имя известного пианиста, друга родителей (Рахиль кивает, остальным оно не говорит ничего), – его наставляли вести себя рядом с гением незаметно, ступать бесшумно, как в доме смертельно больного, не приведи Бог заговорить о прошедшем концерте, тем более – будущем, вообще о музыке. То ли дело теперь, с молодыми ребятами, а среди них немало есть изумительных мастеров, тот же Вадик (он называет фамилию), сосед его: народ был? принимали нормально? как прошло? Хмыкнет: прошло. Или просто: сыграл, как смог. Всё, пошли пьянствовать.
Ученики притихли, Лидия что-то записывает в тетрадь. В кармане у него вибрирует телефон. Посмотрим: нет, номер ему незнаком, – и он переходит на то, что визуальные виды искусства – кинематограф в первую очередь – все больше теснят литературу и музыку, он не знает, виной ли недостаток воображения, но ту же музыку он предпочитает слушать теперь с картинкой, в видеозаписи. Так что, коллеги, умение писать сценарии, сочинять кино – вещь полезная, хотя в нынешней ситуации, в нашей нынешней ситуации, он их должен предупредить, перспективы отнюдь не радужны, и если они пришли за рецептом быстрых успехов, то рецептов нет – успехов, ни быстрых, ни медленных, не последует:
– Придется нам разделить судьбу многих замечательных архитекторов: наши грандиозные здания будут существовать на бумаге – в журналах и сборниках, на экраны не попадут.
Стук в дверь. Девица из канцелярии.
– В кадры зайдите, пожалуйста.
Она, что же, не видит? – он проводит занятие.
Надо заполнить учетный листок. Написать, в каких зарубежных странах он побывал за последние десять лет.
– Нельзя написать – во всех?
– Что означает – во всех?
Начинает перечислять: Австрия, Бельгия, Венгрия, Греция… – глупо, в присутствии учеников.
– В кадры зайдите, – перебивает девица. – Не позже вторника, с заграничным паспортом.
Он выходит за ней в коридор: что случилось-то?
– Ваше личное дело затребовали.
Почему шепотом? Уже и дело какое-то есть?
– Личное дело заводят на каждого.
А откуда затребовали? Всех – или только его?
Она пожимает плечами: к чему спрашивать? Смотрит с участием:
– Может, что-нибудь написали? Или сказали? Подумайте.
Что он мог написать? Сердце делает паузу, потом производит сильный толчок. Снова и снова – пропуск, толчок. Он знает: сердце не остановится, это так называемые экстрасистолы, ничего опасного, все равно как-то нехорошо. Делает несколько вдохов, возвращается в класс: ну что, давайте смотреть кино?
Движение пыли в луче проектора, белый экран, полутьма – серьезные фильмы смотрят не в телевизоре. Он покажет им “Листопад”, потом разъяснит, как эта картина устроена. Подсказывает, на что обратить внимание: на семейные фото, на стук биллиардных шаров, расстроенное пианино в кабинете директора, на крупные планы, нечастые, на русскую речь по радио, на то, что любое почти событие повторяется дважды, имеет свое отражение. Так невысохшие чернила отпечатываются на соседней странице, если захлопнуть тетрадь.
– Какие грузинки усатые, – вздыхает одна из Оль.
Не будем смеяться над Олей. Еще впечатления? Самого его “Листопад” неизменно гармонизирует, примиряет с действительностью. Между прочим, создатель этого фильма тоже провел на мехмате несколько лет, перед тем как податься в кино.
Так о чем это? Ничего ведь почти не случилось: в сущности, мелкое производственное событие. А помещается в вечность – крестьянскими сценами, чередой фотографий, финальным ударом в колокол. С его точки зрения, фильм – о рождении личности, о достоинстве.