Я пересказал ей папины слова, а она попыталась меня успокоить.
— Откуда папе знать, что на самом деле происходит после смерти? — говорила она. — Он же никогда еще не умирал, а проверить можно только на личном опыте, верно?
— Ага. Да, наверно, ты права, — неуверенно отозвался я.
Тут в комнату зашел папа. Мама сурово уставилась на него и заявила:
— Сэм, скажи Джастину, что ты вообще не знаешь, что происходит с людьми после смерти. Он и сам знает, что ты точно не знаешь, но ты все-таки сознайся.
— Ну уж нет. Я точно знаю, что происходит. Все так, как я сказал. — Папа развернулся и вышел.
В результате, пытаясь уместить у себя в голове идею бесконечной ночи в пустоте, я заработал бессонницу. Последний раз мысли не давали мне уснуть в пятнадцать лет, после просмотра «Назад в будущее-II»: я разбирал фильм по косточкам и пытался вообразить все параллельные Хилл-Вэлли, порожденные различными вмешательствами Майкла Дж. Фокса в прошлое. Но тогда я был взбудоражен увлекательным фильмом и озадачен хитро закрученной фабулой, а теперь — ужасом, от которого нет спасения.
Почти всю ночь я проворочался с боку на бок. В полшестого утра понял, что заснуть уже не удастся. Заставил себя встать. На кухне я увидел папу с его обычной порцией «Грейп-Натс».
— Присаживайся, — сказал он. — Между прочим, бесконечность во времени — это великолепно. Знаешь почему?
— Не знаю…
— Потому что это бесконечность. Ты, твое тело, энергия твоего тела — все это никуда не денется даже после твоей смерти. Просто перейдет в другое состояние. В сущности, ты никогда не исчезнешь.
«Ага, мама сказала папе пару ласковых», — смекнул я. А вслух переспросил:
— Значит, мы живем вечно? Просто становимся… ну, типа как призраками? — Голос у меня был жалобный.
— Да нет. О черт, тебе бы надо биологию подучить, что ли… Я совсем о другом говорю: то, из чего ты состоишь, существовало всегда и никогда не исчезнет. По большому счету волноваться надо только из-за того, как тебе живется сейчас. Сейчас, пока у тебя есть голова, руки-ноги и разные другие части тела. Думай не о смерти, а о жизни: умереть — дело нехитрое.
Папа отложил ложку, окинул меня взглядом и встал.
— А теперь, если позволишь, я пойду займусь одним из дел, которые скрашивают жизнь. Пойду посру.
Когда звонят рекламные агенты— Алло!.. Отъебитесь!
Когда я увлекся курением сигар— Сигары — это не твое… Ну, первое, что бросается в глаза: сигару ты держишь так, словно дрочишь хуй мышонку.
Когда я подумывал сделать себе татуировку— Поступай как хочешь. Но и я буду поступать как хочу. А именно, всем стану рассказывать, что татуировка у тебя дурацкая.
Когда я собирался в путешествие по Европе— Я знаю: ты надеешься, что там в койке тебе покажут всякие фокусы. И так, и сяк, и с подвывертом. Не обольщайся: это не волшебный край. Все так же, как в Америке.
О коллекции бейсбольных карточек— Если бейсбольными карточками торгует человек старше двадцати лет, одно из двух: либо ему девки не дают, либо он колется.
О телесериале «Секретные материалы»— Нет, ты мне объясни. Эти двое, чудик и его баба. Они сначала трахаются, а потом едут искать пришельцев или только трахаются, а пришельцы иногда за ними подглядывают?
Когда папа впервые решился воспользоваться пенсионным удостоверением, чтобы получить скидку в магазине— Все, бля, из меня песок сыплется. Могу я что-то с этого поиметь?
За кого голосовать — за Буша или Гора?— У Гора морда самодовольная, мудак мудаком. Но у Буша выражение лица всегда одинаковое. Такое, словно он в прошлом году обоссался и до сих пор сгорает со стыда.
— Я вот что хочу сказать: допустим, от волков ты избавишься, но в городе все будут называть тебя «тот самый псих, который ставил на волков противопехотные мины».
Лет в девять у меня появились странные, нехорошие ощущения в суставах. Словно внутри копошатся малюсенькие человечки. Больно не было — только щекотно. Но все же становилось не по себе. А еще появлялся неприятный побочный эффект — мышцы часто сводило. Мама отвела меня к врачу, но терапевт никакой патологии не нашел: «Просто ваш мальчик быстро растет. Явление естественное. Пройдет со временем». Мой брат Дэн предложил другой диагноз.
— А может, все от того, что ты голубой? — предположил он однажды вечером, когда я в стотысячный раз пожаловался на свое недомогание папе.
— Тихо! — прикрикнул отец на брата. А у меня спросил: — Болит?